Димитров не оставил им никаких иллюзий:

— Я не имею возможности сделать что бы то ни было, всё это находится исключительно в компетенции НКВД».

К этому рассказу Треппер добавлял, что «болгарам не удалось убрать Ежова. Он же их перестрелял, как кроликов. Югославы, поляки, литовцы, чехи — все исчезли. В 1937 году кроме Вильгельма Пика и Вальтера Ульбрихта, не осталось ни одного из главных руководителей Коммунистической партии Германии. Репрессивное безумие не знало границ» [733].

Сталин оказывал непрерывное давление на руководителей Коминтерна, стремясь глубже втянуть их в проведение и идеологическое обоснование политического террора. 11 февраля 1937 года он принял Димитрова для обсуждения проекта постановления ИККИ по поводу процесса Радека — Пятакова. Как явствует из записи Димитрова, Сталин заявил ему: «Европейские рабочие думают, что всё из-за драки между мною и Троцким, из-за плохого характера Сталина». Чтобы дезавуировать подобные мнения, Сталин потребовал указать в постановлении, что Троцкий и его сторонники «боролись против Ленина, против партии ещё при жизни Ленина». В заключение беседы Сталин произнёс зловещую фразу: «Вы все там, в Коминтерне, работаете на руку противника» [734].

В ноябре 1937 года, познакомившись с очередным проектом постановления ИККИ о борьбе с троцкизмом, Сталин дал Димитрову ещё более изуверскую установку: «Троцкистов надо гнать, расстреливать, уничтожать. Это всемирные провокаторы, злейшие агенты фашизма» [735].

Зарубежные коммунисты представляли особую опасность для Сталина, потому что они во время пребывания в своих странах имели доступ к троцкистским источникам. Основанием для арестов политэмигрантов часто служило их знакомство с «троцкистской литературой». В этом отношении показательна судьба Д. Гачева, члена Болгарской компартии в 1921—1926 годах и члена ВКП(б) в 1926—1938 годах (революционные эмигранты нередко после прибытия в СССР меняли членство в своих партиях на членство в ВКП(б)). В заявлении генеральному прокурору СССР Гачев, осуждённый к 8 годам лагерей за «контрреволюционную троцкистскую деятельность», писал, что единственным вменявшимся ему «преступлением» было чтение в 1934 году статьи Троцкого, обнаруженной им случайно — во французской газете, которой были обёрнуты продукты его товарища, приехавшего из Болгарии. Несмотря на то, что он в личной беседе сослался на эту статью как на «новый пример перерождения троцкизма в самый неприкрытый фашизм», следствие расценило этот разговор как свидетельство того, что Гачев, «субъективно не являясь троцкистом, объективно вёл пропаганду контрреволюционных троцкистских идей» [736].

Во многих случаях сам факт ареста зарубежного коммуниста рассматривался как доказательство его принадлежности к шпионам и троцкистам. 31 августа 1937 года представитель Компартии Польши при ИККИ Белевский писал секретарю ИККИ Москвину (псевдоним бывшего чекиста Трилиссера): «Арест органами НКВД ряда членов КПП и особенно членов ЦК КПП указывает на существование в рядах КПП и её ЦК агентуры классового врага, а именно пилсудчиков и троцкистов» [737].

В такой иррациональной атмосфере неизбежно возникала, говоря словами немецкого поэта-эмигранта И. Бехера, «атмосфера джунглей, где никто никому не доверяет, где то охотник становится добычей, то добыча охотником, а вся политическая деятельность сводится к „выдаче“ своих ближних». Описывая противоречивые чувства, которые в 30-е годы обуревали его, как и других зарубежных коммунистов, Бехер вспоминал: «В той же мере, в какой я почитал и любил Сталина, я был потрясён некоторыми вещами, происходившими в Советском Союзе… Моя сущность была расколота… „Об этом не говорят“ — это неписаное общее правило было просто нашим общим лицемерием» [738].

Свирепость расправ с зарубежными коммунистами объяснялась в значительной степени страхом Сталина перед возможностью возникновения неконтролируемых им социалистических революций в других странах, в результате чего центр революционного движения мог переместиться из Москвы, а само это движение попало бы под водительство IV Интернационала. Чтобы сохранить свой безграничный контроль над коммунистическим движением, Сталин беспощадно уничтожал зарубежных коммунистов, за исключением тех, кто своим соучастием в его преступных акциях доказал свою личную преданность и «надёжность».

Говоря об истреблении интернационалистов, Троцкий напоминал, что убийство Жана Жореса было совершено тёмным мелкобуржуазным шовинистом, а убийство Карла Либкнехта и Розы Люксембург — контрреволюционными офицерами. Теперь же «империализму не приходится более полагаться на „счастливый случай“: в лице сталинской мафии он имеет готовую международную агентуру по систематическому истреблению революционеров» [739].

В наиболее тяжёлом положении оказались коммунисты из стран с фашистскими или полуфашистскими режимами, где компартии действовали в подполье (в 30-е годы диктаторские, тоталитарные и авторитарные режимы существовали более чем в половине стран Европы). Находившиеся в СССР члены компартий Германии, Австрии, Венгрии, Италии, Румынии, Болгарии, Югославии, Финляндии были подвергнуты особенно жестокому истреблению.

В июле 1937 года был вызван в Москву генеральный секретарь ЦК Компартии Югославии Милан Горкич. Спустя несколько месяцев работникам Политсекретариата КПЮ, находившегося в Париже, было сообщено, что Горкич арестован «как английский шпион», оставшееся руководство КПЮ распускается, а денежная помощь партии со стороны Коминтерна приостанавливается до тех пор, пока «Коминтерн не примет другого решения» [740].

После ареста Горкича обязанности ответсекретаря ЦК КПЮ было поручено выполнять Тито. В марте 1938 года он прибыл из Парижа в Югославию для образования временного руководства КПЮ, которое должно было выполнять роль ЦК до решения «вопроса о КПЮ» руководством Коминтерна. В мае Тито создал такое временное руководство, в которое вошли А. Ранкович, М. Джилас и И. Л. Рибар [741].

Ещё находясь в Париже, Тито опубликовал три статьи, выражавшие восхищение «беспощадными чистками» в СССР. В статье «Троцкизм и его пособники» он обнаружил понимание сталинистского толкования «троцкизма», заявив: «От скрытых троцкистов часто слышишь: „Я не троцкист, но и не сталинист“. Кто так говорит, тот наверняка троцкист» [742].

В августе 1938 года Тито прибыл в Москву, где к тому времени было арестовано уже 800 югославских коммунистов. Здесь ему пришлось прежде всего написать пространное объяснение в связи с арестом его жены, немецкой коммунистки Л. Бауэр. В нём Тито сообщал, что просил жену «не иметь никаких связей с эмигрантами из Германии, так как боялся, чтобы кто-нибудь её не использовал её для вражеских целей по отношению к СССР». Тем не менее он каялся в том, что «здесь был недостаточно бдителен» и заявлял, что связь с Бауэр является «большим пятном» в его партийной жизни [743].