Шрифт:
«Среди комнаты стояла Лизавета, с большим узлом в руках, и смотрела в оцепенении на убитую сестру, вся белая как полотно и как бы не в силах крикнуть. Увидав его выбежавшего, она задрожала как лист, мелкою дрожью, и по всему лицу ее побежали судороги; приподняла руку, раскрыла было рот, но все-таки не вскрикнула и медленно, задом, стала отодвигаться от него в угол, пристально, в упор,
смотря на него, но все не крича, точно ей воздуху недоставало, чтобы крикнуть. Он бросился на нее с топором; губы ее перекосились так жалобно, как у очень маленьких детей, когда они начинают чего-нибудь пугаться, пристально смотрят на пугающий их предмет и собираются закричать. И до того эта несчастная Лизавета была проста, забита и напугана раз навсегда, что даже руки не подняла защитить себе лицо, хотя это был самый необходимо-естественный жест в эту минуту, потому что топор был прямо поднят над ее лицом. Она только чуть-чуть приподняла свою свободную левую руку, далеко не до лица, и медленно протянула ее к нему вперед, как бы отстраняя его. Удар пришелся прямо по черепу, острием, и сразу прорубил всю верхнюю часть лба, почти до темени. Она так и рухнулась. Раскольников совсем было потерялся, схватил ее узел, бросил его опять и побежал в прихожую.
Страх охватывал его все больше и больше, особенно после этого второго, совсем неожиданного убийства. Ему хотелось поскорее убежать отсюда. И если бы в ту минуту он в состоянии был правильнее видеть и рассуждать; если бы только мог сообразить все трудности своего положения, все отчаяние, все безобразие и всю нелепость его, понять при этом, сколько затруднений, а может быть, и злодейств еще остается ему преодолеть и совершить, чтобы вырваться отсюда и добраться домой, то очень может быть, что он бросил бы все и тотчас пошел бы сам на себя объявить, и не от страху даже за себя, а от одного только ужаса и отвращения к тому, что он сделал. Отвращение особенно поднималось и росло в нем с каждою минутою. Ни за что на свете не пошел бы он теперь к сундуку и даже в комнаты. "
Любой начальник, когда идет на повышение, тащит за собой своих подчиненных. Иногда друзей и родственников. Перетаскивает их за собой в другой город. Так поступают все начальники. Но абсолютный рекорд, по-моему, поставил Владимир Владимирович Путин. Он перетащил в Москву всех своих питерских друзей-одноклассников, тех, с кем учился в институте, и, наверное, где-то работают его друзья по детскому саду, те, с кем он делил один горшок. В общем, Владимир Путин, как мне кажется, настоящий друг. Это я почти без иронии.
Этот рисунок я обозначил как «Мое послание петербуржцам». Опубликован он был на сайте grani.ru и сопровождался следующим текстом: «Это не просто картинка. Эта картинка в поддержку петербуржцам. В 2009–2010-м я был в Петербурге зимой, и мне казалось, что дальше уже просто некуда. Я шел по проезжей части почти по щиколотку в воде и снегу и в голос ругался на власти этого города. Несколько раз я переводил бабушек через дорогу, потому что пройти по тротуару, по этим колдобинам, было невозможно. В 2010–2011-м оказалось, что то, что было в прошлом году, это еще не край. Особенно меня вывели из себя высказывания Матвиенко. Типа «пускай старики и дети сидят дома и не выходят без надобности».
В конце этого текста я пожелал Валентине Ивановне [1] встретиться с Родионом Романовичем Раскольниковым, чтобы он ей снился как можно чаще и приходил к ней по ночам с топориком. Спустя некоторое время в одном из чатов я обнаружил следующую цитату. Питерец писал москвичам: «На себя посмотрите! У вас ваще десятками людей взрывают и аквапарки рушатся». Здесь уж без комментариев.
1
Матвиенко Валентина Ивановна – российский политик, в 1998–2003 гг. – вице-премьер правительства РФ по социальным вопросам, с 2003 г. – губернатор Санкт-Петербурга. При Валентине Ивановне сосульки в Петербурге превратились в многометровые сосули. И добрая Матвиенко, которая заботится о здоровье своих горожан, не рекомендовала им зимой выходить из дома без надобности. Но несколько человек все-таки вышли. Не послушались. Часть из них погибла, а часть оказалась в больнице. Надо было слушать Валентину Ивановну Матвиенко.
На что «пенсионная» реформа направлена, я не берусь комментировать.
Пенсионная реформа в нашей стране, оказывается, еще продолжается. А я думал, что она уже давно закончилась. Скоро и я стану пенсионером. Надеюсь, доживу. Формулировка «пенсия по старости» меня очень расстраивает. Неужели так трудно написать – «пенсия по возрасту»? Мои вполне аппетитные подруги недавно стали пенсионерками по старости. Этим я очень возмущен.
Вообще-то у меня создалось впечатление, что в моей родной стране не очень любят пенсионеров. Стариков. Впрочем, это еще как-то можно понять. Уголком своего мозга. Но ведь и детей, как мне кажется, не очень любят. А вот это уже понять невозможно никак. Никаким уголком никакого мозга.
Этот рекламный слоган существовал в течение всей истории СССР. Его писали везде, где тогда было возможно. У меня есть копилка в форме толстой сберегательной книжки, на которой он, этот лозунг, написан. А какая была альтернатива? Только чулок. И еще под матрасом можно было хранить деньги.
У моей бабушки была сберкнижка, куда ей переводили пенсию. И у меня была сберкнижка, куда бабушка иногда переводила свою пенсию. Да сберкнижки были у всех. Они уже старые и сейчас хранятся у меня в архиве. Читая их, мы видим, как двигались деньги. Как они накапливались и обесценивались. Это все, конечно, помнят. Очереди в cберкассы, давки, панику, «черные вторники» и многие другие неприятные события. В конечном итоге государство лихо накололо всех своих сограждан в одночасье.
Одно время в Петербурге я жил в гостинице на Владимирском проспекте и каждое утро проходил мимо памятника Ф. М. Достоевскому. Я обратил внимание, что около памятника собирается довольно много граждан без определенного места жительства. Граждане обычно сидели на парапете или на корточках, разговаривали, посматривая на Федора Михайловича. При этом, что удивительно, все они (естественно, мужская их часть, а в основном там были мужчины) были поразительно внешне похожи на писателя. Лобастые, сутулые, с длинными бородами.