Фюрер не отказал себе в удовольствии выразить презрение к лидерам Англии и Франции. Дважды назвав их «жалкими червями», он высказал уверенность, что они окажутся слишком трусливыми, чтобы вести настоящую войну, и ограничатся блокадой. Эта блокада, по его словам, окажется неэффективной из-за того, что Германия получит от СССР сырьё и сельскохозяйственные продукты. Таким образом, Гитлер дал ясно понять: предстоящий договор находится в тесном единстве с торговым соглашением, превращающим Сталина в его интенданта.

День 22 августа ознаменовался ещё одним событием — фактическим прекращением переговоров военных миссий. В этот день Думенк встретился с Ворошиловым и сообщил ему, что французское правительство уполномочило его подписать военную конвенцию, включающую согласие на пропуск советских войск через территорию Польши. Ворошилов встретил это заявление весьма холодно, указав на то, что подобных сообщений от английского и польского правительств не поступило. Вслед за этим он заявил Думенку: «Французская и английская стороны весьма долго тянули и политические и военные переговоры. Поэтому не исключено, что за это время могут произойти какие-нибудь политические события. Подождём. Чем скорее будет ответ (Англии и Польши.— В. Р.), тем быстрее мы можем окончательно решить, как быть дальше». Далее Ворошилов произнёс серию патетических восклицаний, которые содержали элементы блефа. Они призваны были убедить его партнёра, что советская сторона серьёзно относится к своим прошлым обязательствам: «Мы ведь самые элементарные условия поставили. Нам ничего не даёт то, что мы просили выяснить для себя, кроме тяжёлых обязанностей — подвести наши войска и драться с общим противником. Неужели нам нужно выпрашивать, чтобы нам дали право драться с нашим общим врагом! До того, как все эти вопросы будут выяснены, никаких переговоров вести нельзя» [554]. Таким образом, Ворошилов по сути заявил, что пакт с Германией вполне совместим с подписанием тройственной военной конвенции и двери для продолжения переговоров военных миссий остаются открытыми.

Аналогичный смысл содержался в сообщении, полученном в тот же день французским агентством Гавас от советской пресс-службы для распространения за границей. В нём говорилось, что «переговоры о договоре о ненападении с Германией не могут никоим образом прервать или замедлить англо-франко-советские переговоры. Речь идёт о содействии делу мира: одно направлено на уменьшение международной напряжённости, другое — на подготовку путей и средств в целях борьбы с агрессией, если она произойдёт» [555].

XXXIV

Переговоры на высшем уровне

В свете приведённых выше фактов и документов легко увидеть многочисленные исторические передержки в докладе Яковлева. В нём повторялись традиционные для «доперестроечной» советской историографии утверждения, согласно которым Англия и Франция вступили в переговоры с СССР «не конкретных договорённостей ради, а для политических интриг», и «позиция западных демократий не оставляла Советскому Союзу иного выбора кроме как подписать договор с Германией». Более того, Яковлев лживо утверждал, будто «из документов следует, что всякий раз, когда СССР шёл навстречу западным державам, британским и французским делегатам давались указания не фиксировать сближение позиций, а наращивать требования, обострять несбалансированность условий и таким образом блокировать договорённость». Опубликованная стенограмма переговоров военных миссий свидетельствует, что подобная линия на фактический срыв переговоров исходила, напротив, от советской стороны.

Столь же лживы утверждения Яковлева о ходе переговоров с Риббентропом, на которых, по его словам, «поначалу не предполагалось делать секретным документ о намерениях» и «каких-либо территориальных претензий, касавшихся Польши или кого бы то ни было… на этом этапе не поднималось. Но Гитлер предложил больше, чем Сталин ожидал». Последнее обстоятельство Яковлев объяснял… директивой Исполкома Коминтерна от 22 августа 1939 года, содержание которой якобы стало известно Берлину и побудило Гитлера к новым уступкам. Вся эта цепь рассуждений представляет собой набор сплошных передержек и фальсификаций. Если коснуться одного лишь притянутого за волосы вопроса о «директиве Коминтерна», кстати, не содержавшей никаких сенсаций (см. гл. XLII), то остаётся непонятным, каким образом и когда она могла повлиять на решения Гитлера и Риббентропа: ведь полный пакет проектов открытого и секретного соглашений находился в кармане у Риббентропа, вступившего утром 23 августа на московскую землю.

Наконец, Яковлев утверждал, что «финальная стадия советско-германских переговоров с трудом поддается реконструкции» [556]. Между тем эта стадия может быть реконструирована по имеющимся источникам вплоть до мельчайших деталей.

Риббентроп прибыл в Москву в сопровождении 36 членов немецкой делегации. Из них непосредственное участие в переговорах приняли трое: Шуленбург, Гаус (в качестве юридического советника) и Хильгер (в качестве переводчика).

«В самолёте,— вспоминал впоследствии Риббентроп,— я прежде всего вместе с Гаусом набросал проект предусмотренного пакта о ненападении. Во время обсуждения в Москве это оказалось полезным, поскольку русские никакого текста заранее не подготовили» [557]. На переговорах обсуждался текст, представленный Риббентропом, который, впрочем, составил его на основе проекта договора, переданного 17 августа Молотовым Шуленбургу.

После прилета Риббентроп, наскоро перекусив в посольстве, отправился в Кремль. По прибытии туда немецкую делегацию поразило присутствие Сталина в кабинете, отведённом для переговоров. Это означало, что Сталин впервые будет лично вести переговоры с представителями иностранного государства о заключении договора. Это выглядело весьма неожиданным, поскольку ранее иностранным дипломатам, желавшим попасть на приём к Сталину, обычно отвечали в Наркоминделе, что Сталин — партийный деятель и внешней политикой непосредственно не занимается.

Шуленбург, увидев Сталина, не смог сдержать возгласа удивления. Хотя он находился в Советском Союзе несколько лет, со Сталиным он не беседовал ещё никогда. Не менее был поражён и Риббентроп, полагавший, что ему придётся вести переговоры с одним Молотовым, а Сталин в лучшем случае присоединится к ним на заключительной стадии. Присутствие Сталина рядом с Молотовым с самого начала переговоров, по словам Хильгера, представляло собой «заранее рассчитанный Сталиным эффект и вместе с тем явное предостережение Риббентропу, что договор будет либо заключён прямо на месте, либо — никогда».