Действительно, в 1939 году перед Советским Союзом стояла угроза борьбы на два фронта, тем более ощутимая, что в мае этого года начались активные боевые действия в районе Халхин-Гола, спровоцированные японской военщиной. С обеих сторон в сражениях участвовало примерно по сто тысяч человек. 20 августа советско-монгольские войска перешли в решительное наступление, которое завершилось 31 августа окружением и уничтожением японской военной группировки.

Естественно, что в этих условиях подписание советско-германского пакта вызвало потрясение и возмущение японских политиков и привело к известному охлаждению германо-японских отношений.

В статье «Сталин — интендант Гитлера», написанной через десять дней после подписания пакта, Троцкий отмечал: «Непосредственные выгоды, которые кремлёвское правительство получает от союза с Гитлером, имеют вполне осязательный характер. СССР остаётся в стороне от войны. Гитлер снимает в порядке дня кампанию в пользу „Великой Украины“. Япония оказывается изолированной. Одновременно с отсрочкой опасности на западной границе можно, следовательно, ждать ослабления давления на восточную границу, может быть, даже заключения соглашения с Японией (такое соглашение — договор о нейтралитете было подписано в Москве в апреле 1941 года.— В. Р.). Весьма вероятно к тому же, что в обмен за Польшу Гитлер предоставил Москве свободу действий в отношении балтийских лимитрофов (Троцкий, разумеется, не мог знать размеров территориальных уступок, сделанных Германией и нашедших отражение в секретном протоколе.— В. Р.)».

Однако, указывал Троцкий, как ни велики эти «выгоды», они имеют в лучшем случае конъюнктурный характер. «Между тем война поставила в порядке дня вопросы жизни и смерти народов, государств, режимов, правящих классов. Германия разрешает свою программу мирового господства по этапам. При помощи Англии она вооружилась, несмотря на сопротивление Франции. При помощи Польши она изолировала Чехословакию. При помощи Советского Союза она хочет не только закабалить Польшу, но и разгромить старые колониальные империи. Если б Германии удалось при помощи Кремля выйти из нынешней войны победительницей, это означало бы смертельную опасность для Советского Союза» [582]. Данный прогноз реализовался в июне 1941 года с одним исключением: к моменту нападения на СССР Германия не одержала окончательной победы над Англией, но успела покорить 10 европейских стран с населением 130 миллионов человек и превратить в своих союзников, помимо Италии, ещё четыре страны: Венгрию, Румынию, Болгарию и Финляндию. В результате общая территория, которую стала контролировать Германия, увеличилась по сравнению с 1939 годом почти в 6 раз, а объём производимого ею вооружения был к лету 1941 года на 75 % выше, чем на 1 сентября 1939 года. К середине 1941 года Германия увеличила за счёт союзников и оккупированных стран свои ресурсы: по населению — в 3,7 раз; по производству железной руды — в 7,7 раз; нефти — в 20 (!) раз; по поголовью крупного рогатого скота — в 3,7 раза и по производству зерновых — в 4 раза [583].

Ещё один идеологический выверт, придуманный для оправдания сталинской внешней политики, состоял в проведении аналогии между советско-германским пактом и Брест-Литовским миром. Касаясь подобных утверждений, пущенных в ход апологетами сталинизма, Троцкий писал: «Аналогия похожа на издевательство. Переговоры в Брест-Литовске велись открыто перед лицом всего человечества. У Советского государства в те дни не было ни одного боеспособного батальона. Германия наступала на Россию, захватывала советские области и военные запасы. Московскому правительству не оставалось ничего другого, как подписать мир, который мы сами открыто называли капитуляцией безоружной революции перед могущественным хищником. О нашей помощи Гогенцоллерну не было при этом и речи. Что касается нынешнего пакта, то он заключён при наличии Советской Армии в несколько миллионов; непосредственная задача его — облегчить Гитлеру разгром Польши; наконец, интервенция Красной Армии под видом „освобождения“ 8 миллионов украинцев и белорусов ведёт к национальному закабалению 23 миллионов поляков. Сравнение обнаруживает не сходство, а прямую противоположность» [584].

Касаясь судьбы своих прежних прогнозов о возможности империалистической сделки Сталина с Гитлером, Троцкий подчёркивал, что он никогда не говорил о наступательном военном союзе в прямом смысле этого слова. Наоборот, он всегда исходил из того, что эта сделка диктуется страхом сталинской клики перед войной и потому будет основываться на разделении ролей: за Гитлером — свобода агрессивных действий, за Сталиным — «дружественный нейтралитет». Тем не менее германо-советский пакт никак нельзя назвать пацифистским соглашением, как старались представить дело некоторые адвокаты Кремля; он «является в полном смысле слова военным союзом, ибо служит целям наступательной империалистической войны» [585].

Заключение пакта с Германией, по мнению Троцкого, объяснялось не тем, что Кремль чувствовал себя ближе к тоталитарным государствам, чем к демократическим. «Не этим определяется выбор курса в международных делах. Консервативный парламентарий Чемберлен при всём своём отвращении к советскому режиму изо всех сил стремился добиться союза со Сталиным». Союз этот не осуществился в силу внутреннего положения СССР. Сталину нужен был мир — любой ценой, потому что им двигал страх перед Гитлером, порождённый осознанием того, что Красная Армия вышла из недавней чистки обезглавленной. «Это не фраза, а трагический факт. Ворошилов есть фикция. Его авторитет искусственно создан тоталитарной агитацией. На головокружительной высоте он остался тем, чем был всегда: ограниченным провинциалом без кругозора, без образования, без военных способностей и даже без способностей администратора. В „очищенном“ командном составе не осталось ни одного имени, на котором армия могла бы остановиться с доверием».

Именно внутриполитическими причинами — интересами самосохранения правящей касты объяснялось предпочтение «дружественного нейтралитета» по отношению к Гитлеру военной коалиции с Францией и Англией, к которой, несомненно, должны были в дальнейшем присоединиться Соединённые Штаты. Обитатели Кремля не могли не понимать, что такая коалиция «в конце концов сломила бы Германию и её союзников. Но прежде чем свалиться в пропасть, Гитлер мог бы нанести СССР такое поражение, которое кремлёвской олигархии стоило бы головы» [586]. Излишне подробно останавливаться на том, насколько этот прогноз был близок к осуществлению в 1941 году. Потеря 4 миллионов человек (численность, равная всему тогдашнему населению таких стран, как Финляндия или Дания!) только пленными (факт, неслыханный в истории войн), объяснялась прежде всего слабостью военного руководства СССР.

Троцкий обращал внимание и на то, что советско-германский пакт нельзя рассматривать в отрыве от экономического соглашения между СССР и Германией. Политическое сотрудничество вкупе с экономическим неизбежно усилит военную мощь Германии, которая в будущем станет несомненным противником СССР. «В прошлой войне,— писал Троцкий,— Германия потерпела поражение прежде всего вследствие недостатка сырья и продовольствия. В этой войне Гитлер уверенно рассчитывает на сырьё СССР. Заключению политического пакта не случайно предшествовало заключение торгового договора… Соглашение о взаимном ненападении, т. е. о пассивном отношении СССР к германской агрессии, дополняется, таким образом, договором об экономическом сотрудничестве в интересах агрессии… Оккупация Польши должна в дальнейшем обеспечить непосредственную территориальную связь с Советским Союзом и дальнейшее развитие экономических отношений. Такова суть пакта. В „Майн Кампф“ Гитлер говорит, что союз между двумя государствами, не имеющий своей целью вести войну, „бессмыслен и бесплоден“. Германо-советский пакт не бессмыслен и не бесплоден: это военный союз со строгим разделением ролей — Гитлер ведёт военные операции, Сталин выступает в качестве интенданта». Такое содружество облегчает Гитлеру не только его захватнические замыслы, но и террористическое подавление рабочего движения в оккупированных им странах. «И есть ещё люди, которые всерьёз утверждают, что целью нынешнего Кремля является международная революция!» [587]