— Я знаю, не надо.

— …Чехова, шесть, — договорила Тина. Родионов нагнулся к самому ее лицу:

— Как? Что вы сказали?

— Чехова, шесть, квартира, кажется, двадцать, — отстранилась она. — А, да, он хвастался еще, что жильем богат. Две квартиры у него… Не знали?

Выбегая, Родионов задел плечом шкафчик в проходной комнате, жалобно зазвенело в нем стеклянное.

На улице за заборчиком взревел и стих, удаляясь, мотор.

Опускаясь на стул у окна, Тина нажала клавишу магнитофона.

— «…Хватило б только пота, на все мои года,

Расплата за ошибки, ведь это тоже труд!

Хватило бы улыбки, когда под ребра бьют».

Замок охотно и мягко щелкнул, впуская хозяина.

Где–то перед приходом сюда Валерий Кузьмич Тихомолов успел обзавестись светлым костюмом и легкой шляпой в дырочку, но зато потерял усики.

Он зажег свет в передней, набросил шляпу на рог вешалки из головы косули и, пройдя в кухню, открыл холодильник. Минеральную воду пил из горлышка, с жадным постаныванием.

Все главное хранилось в кабинете.

Оставив дверь открытой, Тихомолов прошел к письменному столу, включил настольную лампу и, выдвинув средний ящик, выгреб бумаги. Затем приподнял тонкое верхнее дно, извлек и рассовал нужное по карманам. Можно было уходить.

— Ничего не забыл? — спросили насмешливо. Карым сидел в углу справа, за дверью, зубы его белели в знакомой усмешке.

Задохнувшись, Тихомолов отвел руку от кармана.

— Фф–у, ну и шутишь… Давно тут?

— Давненько. Оголодать успел.

— Так это я сейчас…

— Погоди. После. Разговор есть.

— Есть, точно… Выпьешь?

— Ну, разве портвешку самую малость. Перешли в комнату.

Зная слабость Карыма, Тихомолов поставил на крытый тяжелой скатертью большой стол бутылку марочного портвейна, лущеный миндаль.

Теперь сидели напротив.

Подняли высокие бокалы, переглянулись и молча выпили.

— Как ушел? — спросил Карым.

— Сами пустили. Хвост привязали и пустили с присказками. За мальчика держали!

— А ты, значит, был таков? Молодец. Ты вообще у нас большой молодец, Валерий Кузьмич.

Нет, вроде бы Карым говорил искренне, без подковырки… Хозяин квартиры отошел от мгновенно накатившего страха и налил снова.

— Ну что же, — спросил понимающе. — За дорогу?

— Дорога наша длинная.

Выпили.

— А с Валентиной как же? — еще глядя в хрусталь бокала, спросил Тихомолов.

— Еще не знаю… Да все равно она не про тебя теперь.

— Чего же это так сразу и не про меня? Где–то устроимся… Или для себя бережешь? — нехорошо улыбнулся Тихомолов.

— Дурак ты, — беззлобно отозвался Карым. — Обмануть ты умеешь, это так, а понять… У нее своя жизнь началась. И не надо бы ее портить, ох, не надо бы… И так без счастья живет, а девка — золотая, — он задумчиво повторил, глядя в стол: — Золотая. — И вскинул глаза. — А вот ты жил паскудой и паскудой кончишь. Придется тебе помереть!

Тихомолов увидел в его глазах страшное и побелел.

— Ты… Ты что?

— А ты как думал? — подался вперед Карым. — Ты как думал, гнида, Карыма обмануть и потом ногами ходить? Я вроде не пойму ничего… Не дрожи, шкура! Ты, значит, наши общие билеты у Фатека взял, сделал вид, что спрятал их у Райки, а ее уговорил показать, будто она их в палатке оставила, так? Хи–те–ер… Главное, чтоб я услыхал, будто они в палатке пропали, а какие билеты, это мы с тобой знаем. Дай–ка их сюда…

Карым не шелохнулся, но внимательно следил, из какого кармана Тихомолов их начнет доставать.

Тот достал конверт из внутреннего кармана пиджака, протянул через стол. Рука с конвертом дрожала.

— Брось сюда, из руки не возьму.

Холодные пальцы выронили конверт на скатерть, потом Тихомолов осторожно убрал руку.

— И Райку загубил… Зачем? Боялся, что про билеты мне скажет?

— Родионов… Мусор этот на нее вышел.

— Родионов, — повторил Карым. — Видно, судьба им с Валюхой… Ты ведь и не знаешь, что он с ней ходит.

— Это ж они под тебя! — крикнул Тихомолов.

— Не–ет, я бы понял. И ее знаю. Увидит его — светится вся, — печально вспомнил Карым. — Вчера его у нас из зубов вынула… Я же и в спасители попал, — он резко оборвал невеселый смешок. — Райку — кто? Иляс?

Тихомолов кивнул и разъяснил подобострастно:

— Он у них сначала колоться начал… При мне тебя назвал, так я криком ему рот зажал.

— Зажал! Ты же нас всех жадностью и заложил через палатку эту… Умен Валькин опер, ох, умен, хоть и молод! А ты — сука. Прощай.