– Мне некогда разбираться с устройством станции и нас сильно выручил бы человек, который взял бы на себя труд объяснить, что тут к чему.

– И что после? – спросил Федосей. Профессор отчего-то по-немецки, откинул палец от сжатой в кулак ладони.

– Во-первых, жизнь.

Деготь поднял бровь. Федосей оценил. Получилось это у товарища хорошо. Вроде бы агент Коминтерна удивился такому несерьёзному предложению. Профессор не захотел увидеть изломанной брови и продолжил, играя пальцами.

– Во-вторых, участие в деле, которое прославит вас на века. Новая Россия будет помнить всех нас, чтобы не случилось… Даже если кто и заблуждался раньше…

Он голосом выделил это слово «раньше» уже зачислив их в команду.

– А если нет? – остановил его Федосей. – Заставите?

Профессор отрицательно мотнул головой и от этого движения стал медленно поворачиваться.

– Нет. Рабы мне не нужны. Мне нужны союзники… Если вы откажитесь, то пользы от вас мне не будет никакой. Зачем мне тратить на вас ресурсы? Оставлю вас где-нибудь, отключу воздух – и живите, как знаете и сколько хотите…

Деготь до сих пор молчавший, с интересом спросил.

– А чего вы хотите-то? Чего добиваетесь, Ульрих Федорович?

Господин Кравченко поморщился, успел уже отвыкнуть от похабного заграничного имени, ну уж ладно… На такой вопрос нельзя было не ответить.

– Величия России! Хочу, чтоб Великая Российская Империя встала во главе всего цивилизованного мира и…

Офицеры медленно дрейфовали, не сводя глаз с арестованных, а их руководитель говорил о самодержавии и о границах 14-го года, о Манчжурии и Дарданеллах…

Федосей слушал и не верил ушам. Слушать такое после тринадцати лет Советской власти? Бред! Бред, да и только!

– А мне это нравится, – неожиданно прервал его Деготь, заметив, как меняется лицо Федосея. – Слушай, а почему бы и нет?

В глазах агента Коминтерна горели знакомые Федосею огоньки азарта. Малюков внутренне подобрался. Что-то подступало, что-то близилось.

– Потому что это – враг! – ответил чекист. Он говорил так, как говорил бы на партийном собрании, глядя профессору в глаза.

Коминтерновец, кивнул.

– Верно. Враг. Только он не только нам враг… Ты его программу оценил? Понял?

– Величие России? Я – пролетарский интернационалист. Мне не Россия важна, а власть пролетариата в ней.

Деготь расстроено покачал головой. Тот офицер, что не расставался с наганом, направил его на Федосея и спросил у профессора:

– Может быть, я облегчу господину чекисту выбор? Вам ведь и одного большевичка хватит?

– Подождите князь…

Дёготь прижал руку к сердцу.

– Позвольте, нам профессор подумать… Вы правы в том, что мы хоть и враги, но жизнь такая хитрая штука…

Он сунул руку за обшлаг куртки. Ближайший офицер непроизвольно дернулся, но Деготь с самой плебейской ухмылкой извлек оттуда свою фляжку и отхлебнул. Отхлебнул неловко и по кабине полетели капли янтарного цвета. Все, кто был повели носами, ловя запах хорошего коньяка. Медленно, словно секундная стрелка, поворачиваясь вверх ногами, Федосей видел, как побагровел князь.

– Почему не отобрали? – резко спросил он, глядя на пленника.

– Потому что не нашли, – ухмыльнулся Деготь. Он немного переигрывал, но это видел только Федосей.

Оказавшиеся на орбите осколки Российской Империи считали их быдлом и не чувствовали иронии.

Давая волю созданному образу, Деготь рукавом проехал по губам и обратным движением метнул флягу в полуразобранный рубильник.

Князь, глядевший на коммуниста, уловил изменение выражения глаз и вскинул руку с револьвером… Попытался вскинуть…

Федосей, ждавший этого момента, оттолкнулся от стены, ударил его по руке и обе пули без визгливого рикошета ударили в паровозное железо. Каюта сразу же наполнилась жизнью.

– Бей!

– Лови!

– Не стрелять!

Федосей узнал только последний возглас профессора. Отдача завертела и его и князя, но чекист сориентировался и ухватился за стену. У него все-таки был больший опыт пребывания в невесомости, чем у беляка. Остановив вращение, он окинул взглядом рубку. Все шло как и предвидел Деготь и даже лучше. Выстрел пробил внутреннюю стену станции и оттуда двумя потоками лился тончайший, перетертый до состояния пыли пепел, превращая атмосферу рубки в подобие Лондонского смога. Но не это было главным. Фляга Дегтя замкнула контакты рубильника, и где-то в конце коридора в этот момент начали раздвигаться ворота стояночного ангара.