Марта сердито глянула на хозяйку, но промолчала.

— Да, конечно, — с тяжелым сердцем ответила я.

— Бланка приехала в деревню недавно. Она прислуживала каменных дел мастеру, из тех, кого Филипп выписал из Равенны строить первую церковь. Беленькая, как и полагается при таком имени, глаза как весеннее небо, волосы как золотая пряжа.

Когда я отправилась за ноутбуком Мэтью, мне явилась красивая бледная женщина, очень похожая на ту, что описывала Изабо.

— И улыбка у нее была славная, — добавила я.

— Да, — удивилась Изабо.

— Я увидела ее, когда огонь камина отразился в доспехах Мэтью.

— Она казалась такой хрупкой — того и гляди сломается, таская воду из колодца или работая на огороде, — возобновила рассказ Изабо, несмотря на многозначительное покашливание Марты. — Это, полагаю, и привлекло Мэтью — хрупкие создания всегда ему нравились. — Она оглядела мои далеко не хрупкие стати. — Когда Мэтью стал зарабатывать достаточно, чтобы обеспечить семью, они поженились. Ему было двадцать пять, ей девятнадцать. Красивая пара — чернявый Мэтью и светлая красавица Бланка. Они очень любили друг друга, и брак у них был счастливый. Вот только детей никак не могли родить — один выкидыш за другим. Даже представить не могу, каково им было видеть гибель стольких надежд. — Я не знала, способны ли вампиры плакать, хотя и помнила кровавую слезу на щеке Изабо в своем первом видении, — но ее лицо и без слез выражало глубокое горе.

— И вот после множества неудач Бланка вновь забеременела. 531-й был знаменательным годом. На юге появился новый король, и война вспыхнула сызнова. Мэтью ходил счастливый, лелея надежду сохранить наконец дитя, и она не обманула его.

Люк родился осенью и был окрещен в недостроенной церкви, которую воздвигал наряду с другими его отец. Роды были тяжелые: повитуха сказала, что больше у Бланки детей не будет, но Мэтью и одного Люка было вполне довольно. Тем более что мальчик был вылитый отец — чернокудрый, с острым подбородком и длинными ножками.

— Что же случилось с Люком и Бланкой? — спросила я. Нам осталось всего шесть лет до превращения Мэтью в вампира. Что-то должно было случиться, иначе он никогда бы на это не согласился.

— Мальчик подрастал, все шло хорошо. Мэтью научился работать по камню и пользовался большим спросом у знати отсюда и до Парижа. А потом в деревню пришла горячка. Она косила всех подряд, но Мэтью выжил, а Бланка и Люк — нет. Было это в 536 году. В прошлом, 535-м, мы почти не видели солнца, и зима была очень студеная, а с весной нагрянула эта хворь.

— Деревенские не пытались понять, почему вас с Филиппом болезнь не тронула?

— Еще как пытались, но в те времена объяснить это было проще. Легче думать, что Бог прогневался на деревню, чем признать, что рядом с тобой живут manjasang.

— Manjasang? — Я попыталась скопировать выговор Изабо.

— Кровопийцы — так на старом языке называли вампиров. Некоторые подозревали правду и шептали о ней другим, но в ту пору возращение остготов волновало людей куда больше, чем сеньор — manjasang. Филипп обещал защитить деревню в случае повторных набегов, и мы никогда не охотились в окрестностях замка.

— Как жил Мэтью, когда Люка и Бланки не стало?

— Он был безутешен. Перестал есть, исхудал, как скелет. Деревенские обратились за помощью к нам. Я отнесла ему еду, — Изабо улыбнулась Марте, — накормила его и ходила с ним по округе, пока его горе немного не притупилось. Если он не мог уснуть, мы шли в церковь и молились за упокой Бланки и Люка. Мэтью в те дни был глубоко верующим. Мы рассуждали о рае и аде, и он очень беспокоился, куда пойдут их души и увидится ли он с ними вновь.

Мэтью был нежен со мной, когда я просыпалась после кошмара — быть может, ему помнились те довампирские бессонные ночи?

— Вслед за осенью, когда он стал чуть спокойнее, настала тяжелая зима. Люди голодали, болезнь продолжала свирепствовать, повсюду царила смерть. Даже приход весны не рассеял мрака. Филиппа беспокоило, что церковь до сих пор не достроена, и Мэтью работал усерднее прежнего. В начале второй недели июня его нашли на полу — он сломал себе спину и ноги.

Я ахнула, представив, как летит с лесов хрупкое человеческое тело.

— Спасти его было невозможно — он умирал. Одни каменщики говорили, что он поскользнулся, другие — что он стоял на краю и вдруг то ли упал, то ли прыгнул. Эти заявляли, что в церкви его как самоубийцу нельзя хоронить. Я не могла допустить, чтобы он умер в отчаянии. Он так хотел воссоединиться с женой и сыном — каково ему было думать в последний свой час, что он будет вечно разлучен с ними?

— Ты поступила правильно. — Я бы тоже ни за что его не покинула, хотя душа Мэтью волновала бы меня в последнюю очередь. Если бы его могла спасти моя кровь, я бы ее применила по назначению.