Мистер Фостер и дядя Дэвид были «за». Миссис Фостер хотела вернуться домой не слишком поздно, чтобы успеть разогреть ужин. Тетя Рут считала, что тропинка крутовата для ее туфель. Табличка оповещала: до Ауксмута и обратно можно дойти за три-четыре часа, и дорога не из легких, наверное, поэтому тетя Рут с тоской оглядывалась на Лайм-Риджис.

— Будем идти, пока не устанем, — предложил мистер Фостер. — Хорошо? Слабые могут рухнуть на обочине.

Он живо замелькал между деревьями.

Мария снова отстала и вернулась к мыслям о местах. Интересно, а места могут останавливаться, как часы? Чтобы мгновение длилось вечно, словно застывшие в камне аммониты. Хорошо бы так и было, подумала она, вот было бы здорово, я бы хотела вернуться назад в чье-то время и посмотреть — это так же интересно, как залезть кому-нибудь в голову. И ей показалось, она снова видит лицо, отраженное в стекле вышивки.

— Осторожно, здесь очень круто, — крикнул мистер Фостер.

Впереди засуетились: тетя Рут в неподходящих туфлях поскользнулась на сланцевой поверхности тропы и чуть не упала, но ее поддержал дядя Дэвид.

В тот день по берегу опять проносились полосы света, а по небу странствовали нагромождения гигантских облаков. На языке прогноза погоды это, конечно, звучало так: «солнечно, местами возможны ливневые дожди». На самом деле стоял золотистый бледно-бледно-голубой и каштановый полдень, тени гонялись по изменчивому морю, которое из бирюзового становилось то темно-серым, то снова молочно-зеленым. Но большая часть моря пряталась за деревьями и кустами, через которые и шла их тропинка, взбираясь на кручу и резко падая вниз. Вдоль тропинки росли дикие растения — кто где: высокие устраивались кучками и качались на ветру, ползучие карабкались по скалам или укрывались в траве. Чина ниссолия, подумала Мария, теперь я тебя знаю, а это зеленое растение, похожее на маленькую сосенку, — гигантский хвощ, мы нашли его в книге о цветах, а вот — молочай, а вот — чистотел. Разглядывая заросли, Мария поразилась их строгому порядку: каждое растение четко знало свое место. Одни выбирали почву побогаче, влажную, другие — песчаный откос. Не слишком ли умно для растений, которые и думать-то не умеют? Ветер нес к морю облачко семян чертополоха. Расточительство, строго подумала Мария, не слишком умно.

И все эти спуски — вверх-вниз, которые так утомили тетю Рут (чем грубее и круче становилась тропа, тем сильнее и громче ворчала тетя Рут, что, мол, наверное, поздно уже), — старые оползни — вдруг догадалась Мария, только очень старые, много с тех пор воды утекло — все успело зарасти кустами и деревьями. Тропинка круто спускалась вниз, на нее выползали огромные корни и лежали поперек (представляя новую опасность для бедной тети Рут), и деревья там были еще выше и древнее. И растения там были другие: папоротники, и дикий чеснок, и что-то странное, первобытное, с поникшей головкой, похожее на тростник.

— Господи, — сказала тетя Рут. — Опять наверх… Стояла тишина. Порой с дерева на дерево перелетал голубь. Шуршали листья. Где-то за пределами видимости, грустно, протяжно крича, пронеслась чайка. И больше ни звука, только их собственные шаги да разговор дяди Дэвида с отцом.

И вдруг залаяла собака. Нет, подумала Мария, не залаяла, затявкала. Это большие собаки лают громко, в полную силу. А так тявкать может только маленькая собачонка, глупая такая собачонка, которая вечно носится кругами и еще больше заводится. Она огляделась — собачонка была где-то рядом, это ясно, но ничего не увидела в накренившемся царстве откосов, кустов и деревьев. И тут до нее начало доходить — не сразу, правда, — и она даже не удивилась: так ведь это та самая собачонка, которую она все время слышит из окна своей комнаты.

Мария догнала остальных.

— Здесь где-то потерялась собачка. Тявкает и тявкает.

Все остановились. Шаги стихли, и больше ничего не было слышно — только ветер шумел, да море, да птицы чирикали. И тявкала эта собачонка.

— Где, дорогая?

— Да здесь же, — нетерпеливо ответила Мария. — Где-то рядом.

Бедная собачонка, что с ней? Она же просто в истерике.

Все четверо огляделись вокруг, потом посмотрели друг на друга. Дядя Дэвид озадаченно покачал головой и принялся снова раскуривать трубку: непростая задача — встать между ветром и зажженной спичкой.

— Боюсь, я ничего не слышу, — сказала миссис Фостер.

Мария слушала тявканье и смотрела на них пустым взглядом.

— Конечно, у нее более острый слух, — сказала тетя Рут. — Вполне естественно для ее возраста.

Собачонка дошла уже до полного исступления. Нет, она не потерялась, подумала Мария, тут дело в другом. Что-то ее огорчает, вот она и сходит с ума. И не успела мысль сложиться в слова, как тявканье заглушил другой звук — что-то загрохотало, как будто взорвалась земля, и покатилось вниз. Весь мир вдруг сдвинулся с места, и сквозь этот шум донесся визг обезумевшей собачонки и чей-то крик. Детский крик.

— Ой, — вздрогнула Мария.

Шум в ушах нарастал, потопляя все, перекрывая все остальные звуки, и вдруг земля под ногами пошатнулась, и Мария схватилась за тонкий ствол дерева у тропинки.

— В чем дело, Мария? — сердито спросил отец, и шум тут же стих, тявканье заглохло, тропинка снова стала устойчивой, и Мария отпустила дерево.

— Ни в чем, — ответила она и наклонилась заправить надоедливо хлопавший ремешок на сандалии.

Все прекратилось. Мир снова стал прочным, тявканье исчезло, а вместе с ним и странный шум — все это уже казалось ненастоящим; вот так и вчера лицо девочки — мгновение, и будто его никогда и не было.