Во всей Македонии сейчас не отыскать ни одной сариссы: после поражения Персея это грозное оружие переломано или вывезено в Рим. Пришлось послать людей с топорами в горы, где во мраке пихтового леса кизиловые деревца, тянущиеся к солнцу, выбрасывали из искривленных и толстых стволов тонкие и длинные отростки. Только они годились на древки для сарисс.

В царский лагерь из селений и городов были призваны ремесленники. Кузнецы, разбив походные мастерские, ковали мечи, дротики, кинжалы. Грохот молотов заглушал плеск струй Аксия. Портные шили гиматии и заплечные мешки. Сапожники тачали крепкие башмаки, подбивая подошвы подковками. Вокруг лагеря днем и ночью горели костры кухонь. Туда и сюда сновали царские гонцы. Со всех четырех регионов, на которые мстительные ромеи разбили единое Македонское царство, шли обозы с мукой, тканями, кожей. Вели стада быков и отары овец. Все приходилось начинать сначала.

Андриск понимал, что без помощи извне не выстоять. Но как обрести союзника в то время, когда еще не была забыта расправа с Эпиром лишь за одно сочувствие к Персею? Естественным союзником, как и во времена Филиппа, отца Персея, был бы Карфаген. Но тогда Ганнибал господствовал в Италии, а теперь его город осажден ромеями. Египет раздираем враждой между двумя братьями. Сирия? Что о ней говорить? Остаются два соседа: северный — Фракия и южный — Ахайя. С ними отношения македонян ранее были враждебными. Но теперь фракийцы и ахейцы понимают: угроза их свободе и существованию исходит не от Македонии, а от Рима. Во Фракию надо направить послов теперь. В Ахайю — позднее, когда там произойдут перемены и власть окажется в руках тех, кого ромеи семнадцать лет держали у себя, или у их сыновей.

Весть о том, что, казалось бы, навсегда поверженная Македония вновь подняла оружие, взбудоражила весь Рим. Распространялись слухи, что в Альбе Фуцинской пятнадцать лет назад похоронили не Филиппа, а другого мальчика и сын Персея, похищенный македонянами, ныне занял трон и движется с несметными полчищами на Италию. Тревожное настроение подогревалось вестями о странных происшествиях, в которых видели проявление гнева богов: в Капуе будто бы из-под ворот появился кровавый ручей, а в Брундизии волк сожрал ночного сторожа и унес его копье.

В связи с воцарением в Пелле Филиппа был созван сенат. Открывая заседание, претор Ювенций Фална, председательствовавший за отсутствием консулов, повернулся лицом к стоящей перед возвышением для ораторов бронзовой статуе Катона. Цензор был изображен в широченной тоге старинного образца со вздернутым подбородком и вскинутой правой рукой.

— О, Марк Катон! Если бы ты дожил до этого дня, тебе было бы дано первое слово и ты, как всегда, сумел бы дать нам самый разумный совет. Ныне же придется принимать решение без тебя. Пусть начнет старший из нас, Секст Элий Пет.

— Отцы-сенаторы! — произнес Элий с места. — Случилось то, чего удавалось избегать нашим предкам — войны с двумя врагами одновременно. Консульские армии в Карфагене, и нам не обойтись без объявления призыва в легионы. Надо затушить пожар, пока он не охватил всю Грецию и Македония не объединилась с Карфагеном.

— Сципион Назика, — объявил претор.

— Много лет я спорил с тобою, Катон, — проговорил Назика, повернувшись к статуе. — Теперь я буду спорить с твоей политикой, которую мы приняли от тебя в наследство. Не тебе ли, Катон, мы обязаны тем, что остались без двух консульских армий, отправленных в Карфаген, и вынуждены идти в Грецию с необученными новобранцами, пусть против таких же необученных, но воодушевленных мыслью об освобождении своей родины македонян. Твоя политика, Катон, принесла нам и другие горькие плоды. Семнадцать лет ты, упершись, как бык, возражал против возвращения на родину незаконно задерживаемых ахейцев и тем самым испортил наши отношения с Ахейским союзом городов, обладающим военной силой, достаточной, чтобы подавить в зародыше македонский мятеж. И все же нам не обойтись без помощи ахейцев, питающих к нам недоверие, если не ненависть. Надо будет уговорить ахейцев послать армию против лже-Филиппа.

— Сульпиций Гал! — вызвал претор.

— Я, — начал Сульпиций, — поддерживаю предложения и о наборе легиона, и о направлении в Ахайю посольства с просьбой о военной помощи. Да, в нынешних условиях это нелегкая задача, и выполнить ее сможет лишь такой опытный дипломат, как Сципион Назика. Я хочу добавить только одно. Поскольку мы собираемся вести войну с Македонией, нам следует выяснить до конца всю ситуацию. Действительно ли тот, кто называет себя Филиппом, самозванец? Можем ли мы быть уверены в том, что вместо Филиппа в Альбе Фуцинской не захоронили другого мальчика и нам не придется иметь дело с настоящим Филиппом?

— Я предусмотрел этот вопрос, — произнес претор. — Впустите центуриона Орбилия.

По проходу, отделяющему правую половину зала от левой, выпятив грудь, прошагал человек средних лет. Остановившись перед претором, он вскинул свою почти квадратную голову.

— Орбилий! — спросил претор. — Правда ли, что ты возглавлял стражу, охранявшую в Альбе Фуцинской Персея?

— Так точно! — выкрикнул Орбилий.

— И видел ли ты в лицо младшего сына Персея Филиппа?

— Как не видеть? Он вместе со своим братом Александром приходил к отцу на свидания, пока не помер, заболев животом.

— И ты был на похоронах?

— Как не быть? Я приводил на кладбище прощаться царя. Филипп и Эвагор лежали в открытых гробах.

— Кто это — Эвагор?

— Воспитатель царских сыновей.

— Ты уверен, что в гробу лежал Филипп, а не какой-нибудь другой мальчик?

— Это был он самый, — ответил центурион. — Персей плакал, а Телекл произнес речь и тоже плакал.

— А кто такой Телекл?

— Ахеец, сосланный в Альбу Фуцинскую, — ответил центурион, — потом он тоже помер.