Малике взглянула на обложку книги и, не веря своим глазам, удивлённо подняла стрельчатые брови. Гюго? Виктор Гюго? Это был один из любимых писателей девушки. Она прочитала почти все его романы, была знакома и со стихами. Но такие строки ей ещё не попадались. Неужели это Виктор Гюго? — подумала она, снова раскрывая книгу. Но внизу послышался голос Решида, и Малике, торопливо положив её на место, вернулась в гостиную.

Широко улыбаясь, вошёл доктор.

— Прости меня, дорогая… Был у генерала и не смог тебе позвонить. Прости, пожалуйста!..

Он взял Малике за обе руки, заглянул в лицо. У неё заколотилось сердце; сейчас, сейчас всё решится.

Доктор присел на край дивана, не выпуская рук Малике из своих, с мягкой настойчивостью потянул девушку к себе. Она тоже опустилась рядом. Замирая и чувствуя, как краска заливает лицо, Малике сказала:

— Ахмед, я пришла спросить…

Тут ворвалась в гостиную Джамиле-ханум, словно за ней гнались.

— Ах, дети, пожар в городе! Идёмте на балкон, оттуда всё видно. Полыхает как! О боже!

Взявшись за руки, Малике и Ахмед поспешили за ней. С балкона действительно хорошо были видны тяжёлые клубы дыма, сквозь которые изредка, багровыми вспышками, пробивалось пламя.

Жгучее дыхание пожара, казалось, опалило и доктора. Лицо его стало каким-то жёстким, недобрым.

— Негодяи! — с гневом произнёс он. — Это горит школа «Адилия».

Малике кивнула.

— Я видела, когда проезжала мимо… Кто это сделал, Ахмед? — тихо спросила она.

— Кто? Наши благодетели, господа европейцы! А ещё кричат во всю глотку: «Цивилизация!..»

Малике погрустнела. В памяти ожили слова матери, гнев отца, тяжёлый характер которого она достаточно хорошо знала, чтобы принять его угрозы за минутную вспышку. И страх за Ахмеда с новой силой охватил душу девушки.

— Дети, идите чай пить! — уже из комнаты крикнула вездесущая Джамиле-ханум.

Молодые люди сели за небольшой, искусно сервированный столик, доктор разлил чай. Погружённая в свои думы, Малике словно не замечала подвинутого к ней стакана.

— О чём задумалась, дорогая? — Ахмед осторожно взял руку девушки в свои тёплые ладони.

Малике подняла на него полные тревоги глаза.

— Зачем тебя вызывал генерал?

— А ты полагаешь, зачем? Всё та же старая песня: Алжир это Европа, ассимиляция алжирцев и французов исторически необходима… партизан помянул недобрым словом. И в конце разговора предложил мне пост мэра города.

— Мэра города?!

— Ну да. Сам тоже здесь собирается остаться, желает вместе со мной работать.

— Ну, а ты… — Малике была само внимание. — Что ты ответил ему?

— Поблагодарил за честь и сказал, что более подходящей кандидатуры, чем Бен Махмуд, не вижу. Он как будто даже огорчился. Я, говорит, хотел вам крылья дать, даже сокол, говорит, не может взлететь без крыльев. Словом, расстались мы, каждый при своих убеждениях.

Малике высвободила руку и, нахмурившись, несколько минут молчала.

— Ты огорчена моим решением?

— Да, — кивнула девушка. — Не нужно было так разговаривать с генералом. Если бы ты стал мэром, отец наверняка согласился бы…

— Малике, пойми, генерал ловит рыбку на золотой крючок. Сегодня я соглашусь стать мэром, завтра должен буду проводить французскую политику в Алжире. Нет, ходить в лакеях у колонизаторов-не по мне!

Малике вздохнула. Снова вспомнились недавние слова матери.

— Ахмед, — решившись, спросила она, — говорят, что ты снабжаешь оружием партизан. Правда это?

Вопрос был совершенно неожиданным, но доктор ничем не выразил своего удивления.

— Я не стал бы что-то скрывать от тебя, дорогая, — спокойно сказал он. — С партизанами я не связан и никакого оружия им не поставляю и даже предпочитаю стоять от политики в стороне. Конечно, это вовсе не значит, что я закрываю глаза и ничего не вижу. Ведь сколько лет судьбу народа оплакивают даже собаки! Сколько сёл сожжено и разрушено, сколько людей осталось без крова. Во имя чего?!

Доктор смотрел на Малике, ожидая от неё ответа. Но девушка молчала, опустив голову, и он продолжал:

— Генерал утверждает, что партизаны собираются уничтожить всех европейцев. Не знаю, то ли генерал сгущает краски, то ли партизаны палку перегибают, — я ещё не разобрался, Но одно я понял достаточно ясно: нет такой цели, во имя которой можно подвергать унижению и уничтожению целый народ. Боже мой, да я сам только сейчас начал понимать, что я — алжирец! И благодарить за это я должен таких «благодетелей», как генерал Ришелье. Это они пробудили во мне чувство национального достоинства!