Отрок, а это был не кто иной, как он, греб теперь первым правым веслом и управлялся мизинцем. Звали его Иван, но в пиратах он получил прозвище на голландский манер — Ван. За эти годы он возмужал, превратился в статного юношу, овладел лютней, добытой в одной из операций на берегу, научился слагать стихи… Оба они, и старый медовар, и юноша, были настолько близкими друзьями, что даже делили койку и рундук. Вечерами они вместе мечтали о том, как заработают много денег и вернутся в Россию… Купят дом и заживут под одной крышей… Может быть, разыщут этого урядника, которого звали Михайлов Петр, и вернут ему неоплаченный долг… Оба и вовсе не помышляли о том, что сегодня их могут убить.

А кто же символизировал большие пальцы капитана, спросит внимательный читатель, и почему эти, казалось бы, самые заметные пальцы на ноге всякого человека, не выражали никакой персонификации?

Занятный вопрос… Дело в том, что у капитана Кидда не было больших пальцев на обеих ногах, и вместо них красовались изъеденные морской солью обрубки. Кидд потерял их, еще будучи на службе у короля, отморозил в Баренцевом море, куда король послал его фрегат на разведку северного пути вокруг Азии… Вот когда, едва не сдохнув от гангрены в вонючем жилище из оленьих шкур, он впервые познакомился с русскими, и вот когда он возненавидел и русских, и всю их Русь, а заодно — и короля Британии, короля Руси, да и всех королей вообще. Все четверо сидевших в лодке, те, кто был выбран Киддом сопровождать его в этот траурный путь, помочь ему захоронить его золото, были именно русскими, они порядком надоели капитану, они должны были умереть сегодня, до Рождества…

— Хмырь, старина! Ты у нас самый старый, а значит, самый умный… Э-э-э… — Кидд вывалил белесый, растрескавшийся язык, огромный, будто говяжий, и с длинным звуком «э-э-э» искупал большой палец в слюне.

Все неотрывно смотрели на палец, часто дыша. Кидд утрамбовал табак в большой трубке с янтарным мундштуком, достал и приспособил трут… Последнюю неделю на судне иссяк запас табака. Курили только Кидд, офицер и боцман. Все остальные жевали битум.

— И, значить, Хмырь… У-у-у… — Кидд затянулся с глубоким звуком «у-у-у», и стало видно, как струя дыма течет сквозь янтарь.

— Ты скажи… Ы-ы-ы… Сегодня у нас Сочельник. Завтра ты гуляешь Рождество. Через недельку гуляешь Новый год и даже новый век… А правда ли это? Лично ты, Хмырь, уверен, что на днях, дай Бог тебе здоровья, будешь гулять новый век? И вы все… — Кидд обвел строгим взглядом подчиненных, тесно сбившихся вокруг костра. — Вы все точно уверены, что на днях, дай вам Бог всем здоровья, будете гулять новый век? Хмырь, я тебя первого спросил!

— Я… — протянул медовар. — Почему я… — он вдруг понял, отчего все эти годы ненавидел и боялся Кидда: отчего боялся-то ясно, а вот отчего ненавидел… Этот Кидд, англичанин, росту более шести английских футов, здоровый, всегда говорящий с высоты, был дьявольски похож на того русского урядника, Михайлова Петра, который одним ударом вдребезги разбил всю жизнь Хомы, теперь уж Хмыря, разбил и оземь бросил на старости лет.

— Почему это я — отвечать? — сглотнул Хмырь.

— Потому что ты самый старый, — терпеливо повторил Кидд. — Вот и отвечай. Я в каком смысле? Сейчас у нас век от рождества Христова семнадцатый. Следующий будет какой? Правильно: восемнадцатый. А с какого года его считать? С наступающего, тысяча семисотого, или со следующего, тысяча семьсот первого. Вот в чем вопрос.

— С наступающего, а как же! — подал голос Бумба.

— Ты уверен? А почему?

— Так ведь круглая дата.

— А почему она круглая?

— Потому что тысяча семисотый. Две дырки, как в черепе. А череп, он тоже круглый.

— Вот как? А если я тебе в черепе еще одну дырку сделаю? Получается, что круглое оно потому, что ноль круглый. А если его каким другим знаком записать, например, крестом? Почему же тогда сотня круглая, а девяносто шесть какие-нибудь — нет? Ты хоть знаешь, отчего такой счет пошел, на десятки и сотни?

— Так договорились, я думаю.

— А почему именно так?

— Потому что… Не знаю.

— Я знаю! — воскликнул Ван и выбросил, сияя, растопыренную ладонь, словно играя в транк. — Потому что у человека на руке пять пальцев. А на обеих — десять.

Кидд мрачно обернулся на него:

— На руке, говоришь? А на ноге?

Ван содрогнулся. Бледнея, он понял, что брякнул неосторожную глупость, наступил Кидду, так сказать, на больную мозоль.

— У меня по четыре пальца на каждой ноге. Русские откусили, в России. Так что ж мне, теперь, по восемь считать? Вот и получается, что девяносто шесть — это как раз восемь дюжин. Только я не о том вообще. Отчего этот счет пошел на года? Почему тысяча семисотый, откуда?

— От рождества Христова, — сказал Сол.

— Правильно. Значит, Христу сколько лет исполняется?

— Тысяча семьсот.

— Неправильно. Он в каком году родился? В первом. Во втором году ему сколько было? Год. В третьем два, в десятом — девять. Значит, в тысяча семисотом ему исполнится тысяча шестьсот девяносто девять. То-то и оно. Для того чтобы сосчитать, много ума не надо. Хватит ножа, чтобы делать зарубки, и длинной палки.

— Как же это получается? — сказал Бумба. — Выходит, мы еще целый год будем в семнадцатом веке? И выпивку придется отложить?