Далеко не все способны по достоинству оценить такой тип рассуждений. Когда однажды на каком-то мероприятии я объяснил ситуацию с «Моной Лизой» профессору английской литературы, та вскричала: «Вы намекаете на то, что Шекспир — просто счастливый случай?» Честно говоря, именно на это я и намекал — почти. Не поймите меня превратно: Шекспир мне нравится точно так же, как и любому другому нормальному человеку. Но, с другой стороны, мое суждение о нем не возникло из вакуума. Равно как и все остальные люди в западном мире, в школе я корпел над его пьесами и сонетами. И, признаться, как и многим другим, мне вовсе не сразу стало ясно, что же в нем такого замечательного. Прочтите «Сон в летнюю ночь», забыв на мгновение о том, что это произведение написал гений. Дойдя до того момента, как Титания ластится к мужчине с головой осла, вы, не ровен час, поймаете себя на мысли: что же, черт возьми, думал себе Шекспир? Но, кажется, я отвлекся от темы. Что бы ни считали мои школьные мозги о прочитанном, я был преисполнен решимости по достоинству оценить гений, который, как уверяли нас учителя, наличествовал во всех этих произведениях. А если бы у меня это не получилось, то виноват был бы я сам, а вовсе не Шекспир. Ибо он, как и да Винчи, определяет гений. Как и в случае с «Моной Лизой», этот результат может быть полностью оправдан. Тем не менее суть остается прежней. Поиск источника гениальности в тех или иных особенностях произведений неизбежно ведет к возникновению порочного круга: Шекспир гениален потому, что он больше всех похож на Шекспира.

Хотя обычно такой тип циркулярных рассуждений — Х преуспел потому, что Х обладает свойствами и особенностями Х, — скрыт под маской некой тщательной рационализации, он тем не менее встречается практически во всех объяснениях популярности одних вещей и непопулярности других. Например, в одной статье предлагалось следующее объяснение успеха книг о Гарри Поттере: «Возьмите сюжет сказки о Золушке и перенесите его в совершенно новые условия — скажем, в закрытое учебное заведение, битком набитое славными ребятами. Уже незаурядно. Чтобы усилить напряженность, добавьте несколько простых стереотипов, иллюстрирующих человеческую подлость, ненасытность, зависть, и немного злых козней. А в конце приведите какой-нибудь веский непререкаемый довод о ценности дружбы, смелости и силы любви — и у вас готовы несколько важных ингредиентов, необходимых для формулы победы»{90}. Другими словами, книги о Гарри Поттере популярны потому, что обладают всеми качествами, присущими книгам о Гарри Поттере.

Аналогичная ситуация наблюдалась и в случае с Facebook . Когда эта социальная сеть только начала завоевывать популярность, успех приписали ее ориентированности исключительно на студентов. Тем не менее в 2009 году, через несколько лет после того, как она открыла себя всем и каждому, согласно отчету рейтинговой компании Nielsen, популярность проекта объяснялась не только «привлекательностью для широкой аудитории», но и «простым дизайном» и «фокусом на объединении» {91} . То есть Facebook пользовалась успехом потому, что обладала качествами Facebook, какими бы они ни были. Или возьмем обзор фильмов 2009 года, где на основе успеха картины «Мальчишник в Вегасе» [20] был сделан вывод: «простые комедии, не требующие умственного напряжения. — великолепное средство от рецессии» {92} . Выходит, «Мальчишник в Вегасе» оказался успешен, так как обладал всеми качествами «Мальчишника в Вегасе», а не какого-то другого фильма. Во всех этих случаях мы хотим верить, что Х популярен потому, что у него есть некие «особые» качества. Однако единственные известные нам качества — те, которыми обладает сам Х. Следовательно, заключаем мы, раз Х популярен, значит, эти качества — особенные.

К циркулярным рассуждениям мы прибегаем не только тогда, когда перед нами стоит задача объяснить успех или популярность фильма, песни, книги или картины. Точно такие же порочные круги возникают и в случаях, когда мы пытаемся сообразить, почему произошли те или иные события. Например, в одной газетной статье о вялом поведении потребителей после рецессии некий эксперт привел весьма ценное наблюдение: «Сейчас уже не так здорово визжать тормозами собственного „Хаммера“, останавливаясь на красный свет. Не то что раньше! Нормы изменились»{93}. Иначе говоря, люди делают Х потому, что Х — норма, а следовать нормам — нормально. Здорово. Но как узнать, что нечто есть норма? Ответ прост: это то, чему следуют окружающие. Аналогичным образом мы объясняем социальные тенденции — будь то женщины, получившие право голоса, гомосексуальные или лесбийские пары, которым разрешили вступать в брак, или чернокожий мужчина, ставший президентом, — с точки зрения того, к чему общество в данный момент «готово». Беда в том, что узнать о готовности общества к чему-то мы можем только после того, как это что-то произойдет. Звучит дико, но возьмите любую газету или включите телевизор: почти в каждом объяснении содержится такая циркулярность. «Х произошло потому, что этого хотел народ; мы знаем, что Х — именно то, что хотел народ, потому, что Х произошло»{94}.

Циркулярность, очевидная в большинстве объяснений с позиций здравого смысла, крайне важна, ибо берет начало в ключевой интеллектуальной проблеме науки об обществе — в так называемой проблеме микро-макро. Дело в том, что результаты и последствия определенных событий, которые стремятся объяснить социологи, по природе своей — «макро». Иными словами, они включают одновременно массу людей. Картины, книги и знаменитости могут быть либо популярными, либо непопулярными только в той мере, в какой ими интересуется народ. Фирмы, рынки, правительства и прочие формы политической и экономической организации требуют соблюдения своих правил множеством участников, иначе ничего не произойдет. Различные культурные институты — например, институт брака, — социальные нормы и даже правовые принципы релевантны только в той мере, в какой их считают таковыми множество людей. В то же время все эти результаты определяются микродействиями отдельных принимающих решения личностей, о которых мы говорили в предыдущей главе. Так как же выходит, что из группы людей получается нечто большее, чем просто группа людей? Откуда, другими словами, возникают семьи, фирмы, рынки, культуры и общества и почему они проявляют присущие им особые черты? В этом-то и заключается суть проблемы микро-макро.

Оказывается, нечто похожее на нее наблюдается в любой области естественных наук, где для этого явления используется понятие «эмергентности». Как выходит, что из совокупности атомов возникает молекула? Что из совокупности молекул возникает аминокислота? Что из совокупности аминокислот и других химических соединений возникает живая клетка? Что из совокупности живых клеток возникают сложные органы — такие, как мозг? Что из совокупности органов возникает разумное существо, думающее о вечной душе? В этом свете социология — лишь вершина сложнейшей пирамиды, начинающейся с субатомных частиц и заканчивающейся мировым сообществом. На каждом ее уровне мы сталкиваемся, в сущности, с одной и той же задачей — как перебраться с одного «уровня» реальности на следующий?

С исторической точки зрения, наука сделала все возможное, чтобы избежать ответа на этот вопрос, предпочтя разделение труда по уровням. Физика, например, существует сама по себе — с собственным набором проблем, законов и закономерностей, химия — совершенно иной предмет с абсолютно иными проблемами, законами и закономерностями, биология — не похожа ни на первую, ни на вторую и есть нечто третье. И так далее, и тому подобное. Правила, применимые к разным уровням, должны согласовываться — не годится, чтобы химия нарушала принципы механики. Однако логически вывести законы для одного уровня из законов, управляющих другим, более низким, как правило, невозможно. Исчерпывающие знания о поведении отдельных нейронов, например, не помогут понять человеческую психологию, а отличное владение физикой элементарных частиц — химию синапсов{95}.

Впрочем, в вопросах, представляющих для ученых наибольший интерес, — от геномики [21] до охраны экосистем и каскадных аварий в энергосистемах — проблема эмергентности все чаще встает ребром. Увы, когда бы специалисты с ней ни столкнулись, она оказывается дьявольски сложной. Причина этого сама по себе неясна, однако многие ученые убеждены: ключ к ее разрешению заключается в понимании взаимодействия между частями, составляющими единое целое. Так, отдельные гены взаимодействуют друг с другом в сложных цепях активации и подавления, выражая фенотипические черты, не сводимые к свойствам какого-то одного гена. Отдельные растения и животные взаимодействуют друг с другом через отношения жертва-хищник, симбиоз, конкуренцию и сотрудничество, образуя экосистему, основные свойства которой невозможно понять с точки зрения какого-то одного вида. Отдельные электрогенераторы и подстанции связаны друг с другом высоковольтными кабелями, составляя динамическую систему, которая не может быть осмыслена в терминах любого одиночного ее компонента.