Экерт раздражённо шлёпнул по столу.

— Хватит кота за хвост тянуть. Слушай внимательно. Сегодня ночью ты подожжёшь склад.

— Как?

— Молчи! В третьем часу обольёшь стену пакгауза бензином, чиркнешь спичкой и…

— Пришлёпнут, господин Экерт.

— Нишкни. Охрана предупреждена. Тебя только схватят, отправят в тюрьму и все…

У Гречухина перехватило дыхание. Он слушал, а мысли его уже уплывали в тюрьму. Экерт замолк, вновь закуривая. Стало так тихо, что было слышно, как за плотной занавеской на окне, тычась в стекло, не находя выхода, нудно жужжала, как бомбовоз, муха.

— А если убьют? — глотая комок в горле, прошептал Гречухин.

— Нишкни, говорю. Немцы всё знают. Они набьют тебе только морду да жрать несколько дней не дадут — и всё. Понял?

— А дальше?

— Посидишь несколько дней в карцере. Обрастёшь щетиной… А потом тебя выкинут — и всё.

— А ну как убьют.

— Не скули. Немцы сами этот финт выдумали. Только живца у них не было, на которых больших щук ловят. Так что придётся тебе несколько дней на крючке поболтаться. Понял?

— Ещё бы не понять.

— То-то же. А мы тем временем слушок пустим. Мол, случайно пожар занялся. От окурочка пакгауз огорел. И что, мол, не виноват. Прощения просил. Немцы тебя пожалели. Помордовали немного и отпустили.

— А ещё что от меня потребуется?

— Ягодки впереди. Когда вся эта мышиная возня для тебя пройдёт, сыщешь тех, кто взрывает составы. Расскажешь им, что умышленно поджёг склад. Войдёшь в доверие. Ухватишься за ниточку и всех до одного вытянешь. Докумекался теперь, в чём дело?

Гречухин вскочил со стула:

— Не надо! Я не смогу! Дайте что-нибудь другое. Они же меня за такое убьют.

— Сядь! — отрывисто хлестнул словом Экерт. — Немцы скорее убьют, как узнают, что ты против них воевал. Ну? Пронюхаешь?

Руки Гречухина плетьми повисли вдоль тела.

— Сделаю. Всё обязательно сделаю. Только не говорите про меня.

— Вот так-то лучше. Ты парень не промах. Из тебя выйдет толк. Выполнишь — не забуду. Всё учту. А пока на вот, закури. Успокойся. Экерт выкинул на стоя несколько сигарет. Гречухин трясущимися руками схватил одну из них, сунул в рот и потянулся к начальнику полиции за спичкой.

В тот апрельский вечер Зина вышла из дома до наступления сумерек. Солнце большое, красное, точно нарумяненное на ветру, медленно клонилось к горизонту.

Зина стояла на крыльце, поджидала Евгения Езовитова, который с минуты на минуту должен был зайти за ней. Чуть прищурившись, она глядела на улицу, тихую, пустынную: не было слышно ни лая собак, ни людских голосов. Только один раз из крайнего дома выбегала с ведром женщина, достала воды из колодца и так же быстро вернулась.

В нетерпении Зина стала прохаживаться по расчищенной дорожке от дома к калитке. Она уже хотела было зайти в дом, но, оглянувшись, увидела, как из дальнего проулка вышел Евгений и быстрой походкой направился вверх по улице, Зина подбежала к калитке, раскрыла её и стала ждать.

— Как дела? — спросила Зина, лишь только Евгений вошёл во двор.

— Нормально, — ответил Евгений. — Ты как, готова? Тогда пошли.

На крыльцо вышла Ефросиния Ивановна, спросила:

— Далеко ли вы это идти сговорились?

— Да так… Людей посмотреть, себя показать, — отшутился Евгений. — Вы не волнуйтесь, Ефросиния Ивановна, мы скоро придём.

Ефросиния Ивановна краем глаза взглянула на Зину, потом на Евгения и улыбнулась, припомнив, как внучка долго расчёсывала перед зеркалом волосы, как старательно заплетала косички и завязывала шёлковые ленты в бантики, как долго наглаживала светло-голубовое платье, которое редко надевала.

— Людей смотри, немцу себя не показывай, — не то в шутку, не то всерьёз сказала Ефросиния Ивановна.

— Мы, бабуль, в Ушалы сходим, — сказала Зина.

— А у вас там что, вечеринка собралась, что ли?

— Вроде того, — уклончиво ответил Евгений.

— Не время теперь веселиться. Сидели бы дома. В карты играли, что ли.

— В карты сейчас играть не хочется.

— Как знаете.

— Так я схожу, бабуль, можно? — спросила Зина.

— Сходи. Только недолго. А ты, кавалер, обратно уж её проводи. Затемно небось вернётесь.

На лице Зины вспыхнул румянец.

— Само собой, — кивнул Евгений.