Зина не могла успокоиться и на другой день после появления немца в доме бабушки. Она ходила от одного окна к другому и настолько была поглощена своими мыслями, что не узнала паренька, который промелькнул за окном.

Скрипнула дверь, она обернулась и увидела Федю Слышанкова, невысокого белокурого паренька, в рубашке навыпуск и тёмных хлопчатобумажных брюках, закатанных до колен. Федя приходился Зине двоюродным братом.

Он держал в руках кринку с молоком и, стоя у порога, смущённо переминался с ноги на ногу.

— Кто это пришёл? — спросила бабушка с печки.

— Федя, — ответила Зина и, обращаясь к брату, сказала: — Чего встал в дверях. Проходи.

— Можно и постоять, а то пол запачкаю.

— Ладно уж не жалей. Вымоем.

Он поставил на пол в прихожей кринку с молоком, прошлёпал босыми ногами по чисто вымытым половицам, присел на краешек скамьи.

— Ты чего, Федь? — спросила Ефросиния Ивановна.

— Проведать забежал. Как тут живёте-можете.

— По-всякому, — ответила Зина. — А вы как?

— У нас, в Оболи, немчуры полно. В школе комендатуру устроили. Шкафы с книжками повыкидывали. Тетрадки по улицам летают. Часовых понаставили кругом. Носа не высунешь. И везде приказы понаклеили, чтобы оружие, кто имеет, сдавали. А в приказах «Ахтунг!» написано везде. Это по-ихнему— внимание, значит. И в конце приказов везде смертью грозят.

— Ну, а ещё какие новости?

— Ещё бургомистра назначили.

— Кого же это? — спросила Ефросиния Ивановна.

— Езовитова Ивана Гаврилыча. Чудно. Гаврилыч — и вдруг бургомистр. На днях иду я по улице, а он мне — навстречу. Темней тучи. Согнулся весь.

Глаза в землю, никого не видит вокруг. Ну я, знамо дело, картуз с башки долой и говорю ему: «Гутен морген, гер бургомистр». А он и ухом не повёл. Прошёл мимо, будто и не слышал. А у самого, видать, кошки скребут на душе. Мне его даже жалко стало.

— Смотри, как бы тебе его сыновья, Женька с Володькой, бока нэ наломали.

— Не наломают. Они не такие.

— Не мели пустое, — оборвала бабушка Федю.

— Чего ж молоть. Аль я не правду говорю? Немцы вон и полицию уж создают. Начальника поставили.

— Кого? — Ефросиния Ивановна приподнялась с печки.

— Экерта. Вот вам и «не мели». В немецкой фуражечке ходить стал, с пистолетиком на боку и с повязочкой белой на рукаве. На повязочке две буковки «ОД», что означает полиция по-ихнему. Во как.

— Переметнулся, — охнула Ефросиния Ивановна.

— А ещё трактористом был, — сказал Федя.

— Кто ж он такой? — поинтересовалась Зина.

— Чёрт его знает. По отцу — немец, а по матери — латыш, говорят. Русский хлеб жрал, по-русски губой шлёпал, а фрицы появились, мозги немецкой фуражечкой прикрыл.

Федя, задумчиво глядя в одну точку, будто про себя подумав, тихо сказал:

— Да его, гада, убить мало.

— А может, они его силком заставили? — спросила Зина.

— Ещё чего не скажи. Немцы — не дураки. Они на такую должность силком не тянут. Если бы ты видела, как он перед ними выпендривается. Как пёс, на задних лапах бегает. Самолично колхозный амбар с зерном для немцев отпер.

— Помолчи, Федя, — дрожащим голосом вымолвила Зина. — Помолчи.

— Ну, а ещё что сорока выведала? — спросила бабушка.

— Немцы кирпичный и лесопильный заводы в ход пускают. Разворачиваются вовсю. Сказывают, людей на работы гонять будут. Комендатуру устроили. А ещё молодёжь в Германию из соседних деревень угоняют.

Федя встал, подошёл к чёрному круглому репродуктору, висящему на стене, и покрутил настройку.

— У вас тоже не говорит, — сокрушённо вздохнул он. — Эх, хоть бы словечко шепнул. Как там наша Красная Армия?.. Москва как?.. Немцы брешут, будто Смоленск и Вязьму взяли. Только неправда это. Враньё. Сталин по радио, что сказал? «Не так страшен чёрт, как его малюют». И ещё: «Враг будет разбит, победа будет за нами!»

— Правда? — вдруг вздрогнув, переспросила Зина.

— Конечно. Раз Сталин сказал, значит, так и будет. Он так и заявил: «Будет и на нашей улице праздник».

— Вот это здорово! — воскликнула Зина. — Ведь это он очень верно сказал. Обязательно должно так быть.

— Конечно, — подтвердил Федя. — Он ещё наказывал немцам сопротивление везде оказывать. Чтобы земля у них горела под ногами. И приказывал не отдавать им нашего колхозного добра. Чтоб маковой росинки им не досталось.

— Бабушка, ты слышишь? — прошептала Зина.