— Найн! Найн! Найн!

Один из офицеров оглядел все кастрюли на плите, понюхал большой котёл с супом. Взяв половник, он почерпнул самой гущи со дна и налил в тарелку. Увидев Зину в посудомойке, офицер громко позвал её:

— Медхен, ко мне, быстро.

Зина спокойно вышла из посудомойки в кухню. Немец, сосредоточенно глядя ей в лицо, подал тарелку с супом, вежливо сказал:

— Ессен, кушай, кляйне медхен.

Не дрогнув ни одним мускулом лица, Зина взяла тарелку и вежливо, так же как немец, ответила:

— Данке, герр официр.

— Ессен, ессен, — подсказал немец.

Зина взяла ложку, почерпнула суп и спокойно проглотила сначала одну ложку, потом другую и третью. Она хотела зачерпнуть ещё, но тут немец вдруг сильно ударил ладонью по тарелке, она полетела в сторону и шлёпнулась о стену — мокрые черепки и остатки супа брызнули на пол.

Зина сжала плечи, ожидая удара, но немец не ударил, а только злорадно засмеялся:

— Медхен капут.

Он выгнал её из кухни в посудомойку и вновь набросился на Ешке.

Отведя душу бранью, офицер приказал Ешке срочно следовать за ним. Ешке впопыхах сбросил с себя поварской колпак, белый халат и, даже не заперев шкаф с продуктами, поплёлся вслед за офицерами на выход.

Примерно через час Зина почувствовала острую режущую боль в желудке. Появилась головная боль, в висках сильно стучала кровь. Всё тело её ослабло. Лицо позеленело. Не дождавшись окончания работы, Зина поднялась с ящика и тихим шагом, с трудом передвигая ноги, пошла домой. Дорогой она всё время повторяла про себя: «Я должна дойти. Должна. Иначе я упаду».

И она шла, выбиваясь из последних сил, и чтоб не упасть, держалась ближе к плетням, полисадникам.

Ефросиния Ивановна была на дворе и увидела Зину, когда она, покачиваясь, прибрела к Калитке. Заметив что-то странное в её лице, она заторопилась к ней. Отворив калитку, Ефросиния Ивановна подхватила Зину, отвела домой и уложила на кровать.

— Что с тобой? — спросила бабушка, положив ладонь на горячий и влажный лоб Зины. — Ты вся в огне, внучка.

— Отравление, бабушка, — с трудом вымолвила Зина.

Ефросиния Ивановна охнула в испуге, всплеснула руками. Потом быстро повернулась и выскочила на

улицу. У соседей она выпросила две кринки молока. Когда вернулась домой, то застала Зину в ещё более плохом состоянии. Девочка лежала на койке, сдавив руками живот, металась и скрипела стиснутыми зубами, чтобы не стонать: боль острая, режущая с каждой минутой всё нарастала. С большим трудом Ефросинии Ивановне удалось заставить Зину выпить сначала одну кружку молока, затем другую, третью. Зина пила молоко, и её всё время тошнило. Желудок горел огнём, и ей казалось, что у неё выворачиваются внутренности. Бабушка налила в большую бутылку горячей воды и положила ей на живот. Зине стало немного легче. А потом на ночь бабушка дала выпить Зине стакан отвара из трав — девочка пропотела и успокоилась. Ночь спала тревожным неспокойным сном. До самого утра бабушка не отходила от Зины, вытирала то и дело полотенцем бледное, осунувшееся лицо, меняла остывшую воду в бутылке и всё время шептала молитву, просила божью матерь уберечь её девочку от погибели.

Только когда настало утро, Зина открыла глаза и взглянула на бабушку:

— Отпустило, никак, оправилась, — сказала бабушка и облегчённо вздохнула.

— Если б не вы, — промолвила Зина, — наверное, конец бы мне пришёл. И как вы догадались с молоком-то?

— Ты уж помолчи, миленькая. Слаба ведь. Помолчи. Это не только молоко помогло. Отваром из трав я тебя отходила.

— А может, ещё и потому, — сказала Зина, — что там, в столовой, я не так уж много хлебнула. Чудом я, бабушка, уцелела.

— Помолчи, говорю тебе, — возразила бабушка. — Ещё неизвестно, как это ты, миленькая, на ноги встанешь.

В тот вечер Зина долго не ложилась спать: она стирала бельё, своё и Галино, в большом цинковом корыте. Мыла в доме не было, и она пересыпала его золой из печки, как это делала последнее время бабушка. Галя тоже не спала, возилась на полу рядом и тожес стирала в тазике платьица куклы. В избе они были одни: бабушка ещё с вечера ушла к соседям и всё не возвращалась — засиделась, видно. Зина почти закончила стирку. Она слила в ведро тёмную от золы воду, прополоскала бельё и стала развешивать его около печки. В это время в окно кто-то громко постучал. Зина вздрогнула, прислушалась. Стук повторился ещё более настойчиво. Зина выбежала в сени открывать. Вернулась так же быстро — за ней следом в избу влетел Федя Слышанков, запыхавшийся и разгорячённый.

— Ефросиния Ивановна дома? — спросил он, едва переведя дух.

— Нет. Скоро вернётся. Что случилось?

— Немцы тётю Иру арестовали и Нину Давыдову.

— Не может быть, — отшатнулась Зина в испуге.

— Может, не может, а факт. Сам видел.

— За что их?

— Аль не догадываешься? Говорят, немецких офицеров в столовой много поотравили. Их подозревают. Вот за что. Я как увидел фрицевскую машину у дома Давыдовых, сразу недоброе почувствовал. Немцы и полицаи ворвались к ней в дом, шумели, кричали там, а потом выволокли тётю Нину на улицу, избитую всю, втолкнули в кузов и поехали за тётей Ирой. Она в это время работала. Её прямо из столовой и взяли. Когда их увезли, я побежал к Фрузе. Рассказал всё. А она мне: «Дуй, — говорит, — Федя, до Зины и прикажи, чтоб немедленно убегала в Шашенский лес к партизанам». Поняла? Так что собирайся живо. Приказ.