Я спросил:

— Пританцовывает этот ваш будущий постоялец? Вроде молится по-вашему на ходу?

Врач насторожился:

— Как это — по-нашему?

— По-еврейски. Сами знаете.

Юлий Петрович смущенно буркнул:

— Ну да, конечно.

— Не надо уточнять. Табачник его фамилия. По паспорту. А на самом деле — черт его знает. Такой тип — всего можно ждать.

Врач поддакнул:

— Вот именно, вот именно.

Бэлка гуляла по двору. Поверх серого байкового халата на ней была кое-как напялена фуфайка, на голове теплый платок, коричневый, с белесой каймой. Валенки без калош.

Меня не опознала.

Я не настаивал. Повесил ей на руку, на сжатый кулак, сетку с гостинцами — булка, конфеты-подушечки. Погладил по плечу.

Конфеты в кульке Бэлка почему-то сразу различила. Сказала:

— Подушечки? Мои любименькие. Как там Евсею лежится? Мягко ему?

Я вытащил конфету и подал ей прямо в чуть-чуть открытый рот.

Она пожевала и, довольная, подтвердила свой вопрос:

— Мягко ему лежится. Мягко.

До наступления Нового года оставались часы, надо было успеть нарядить елку для детей.

Разговаривать некогда. И не с кем. Бэлка — пустое место. Пустей, чем Евсей сейчас в гробу на подушечке красного кумача.

Я думал: вот все хотели знать, включая первым счетом следователя, — какая причина самострела Гутина? Я дело читал. Тонюсенькое. Когда самоубийство — всегда тонюсенькое. Там русским языком зафиксировано: «Вследствие ряда причин состояния здоровья». И приложены справки.

Здоровье у Гутина было неважнецкое. Последствия ранений и контузий. Это да. Боли головы.

Он мне не раз говорил:

— Так башка трещит, невозможно описать как. Может, застрелиться?

Я ему говорил:

— Ты сам себе хозяин. Захочешь — застрелишься.

Смеялись по поводу такого выхода.

Он обязательно прибавлял:

— Нет, Миша, когда я детей делаю, мне моя голова больная не мешает. А как жить — так стреляйся? Нет. Буду жить. А что? Буду — и точка!

Я знал — голова ни при чем. Но следователю именно про голову рассказывал. Чтоб семью в покое оставили, не терзали вопросами под протокол. И чтоб пресечь разговоры вокруг и около.

А разговоры все равно пошли. Я и с Довидом уговорился держаться крепкой версии про состояние здоровья. И Бэлке внушал — она тогда еще находилась более-менее в себе.

Твердила:

— Да, конечно, он устал терпеть, я сама видела, как он терпит. Но все-таки ты, Мишенька, мне скажи, только мне, почему он так с нами поступил?

Я ее осадил:

— Запомни раз и навсегда. Когда человек стреляется или еще как, он не с теми, кто остается, поступает, он сам с собой поступает. И ты в его дела последние не лезь. Самозастрел — это есть его последнее личное дело.

Значит, не засело мое объяснение в Бэлке. А другое засело. Кто-то в нее внедрил что-то, что в ее бабских мозгах все перепуталось окончательно и вышло через ее рот, как фарш из мясорубки: «Евсей не убивал».

А если по-другому спросить. Кого Евсей не убивал? Себя не убивал? Или другого не убивал? То есть, может, кто-то считает, что Евсей кого-то убил, или он на самом деле убил, а Бэлка считает, что Евсей не убивал. Евсей не убийца. И именно потому, что он есть не убийца, а есть напрасно обвиненный кем-то в убийстве, он и застрелился.

Или именно он и есть убийца чей-то и от раскаяния сам себя убрал. То есть лично спустил концы в воду.

А кто-то еще додумается, что Евсея убили. Не он себя убил. А кто-то его это самое.

До страшных вещей додумаются люди, если начнут рассуждать. Я имею в виду, рассуждать без крепкого базиса.

А то, что имело место в конечном счете самоубийство, — факт не только следственный, но и в первую очередь медицинский, и какой угодно — по всем правилам. Не подкопаешься.

А Бэлка теперь протестует в своих поврежденных мозгах против обвинений Евсея в неизвестном убийстве. Она не только от факта мужниной смерти повредилась, а от того еще, что он мало что себя убил, так и кого-то.

А люди ж к ней ходят. Ездят даже издалека, прикладывают труд, чтоб послушать больного человека. Люди ж рассуждают.

И кто ходит? Лаевская. Зусель. Довид. Штадлер без языка. Евка Воробейчик.

И сам подбор имен продиктовал мне — снова на свет вышла убитая весной женщина. Лилия Воробейчик.

И в ее убийство скорее всего некоторые упомянутые товарищи замешивают имя Евсея. Вроде он убил, а я, капитан милиции Цупкой Михаил Иванович, как верный соратник, дело прихлопнул.

Вот они и ходят. Сначала мое имя трепали. Не получилось. Взялись за Евсея.