Довид молчал. Нога дрыгалась и дрыгалась. Правая. Он схватил ее руками и припечатал к земле.

— Идти не смогу. Ногу не чую.

Довид попытался встать. Упал. Попытался еще.

— Эх, инвалидная команда. Гроши, секреты… Сами на ладан дышат, а туда же.

Взвалил Довида на плечи и потащил. Не Зусель. Тяжелый.

За рощей встретилась подвода. Дотрясла до дома.

Гришки и Вовки не было. Я попросил мужика-возницу найти Файду, чтоб тот организовал фельдшера или кого-то подобного.

Примерно через час явился Мирон. С фельдшером, с подводой.

Довид лежал без ясного сознания. Прибежали хлопцы с халвой. С порога кинулись к деду угощать. Обмазали его всего, пока я их не отогнал с объяснениями, что дедушке плохо по здоровью и надо соблюдать тишину.

Зусель выглядывал из-за занавески с непонимающими возгласами.

Я попросил его подойти ближе к Довиду.

Зусель не подошел. Уцепился за материю и тянул, тянул вниз, пока веревочка не порвалась и он целиком не закрылся дырявой ряднинкой. С-под нее он продолжал свои непонимания, срывался на крик. Но не молился. Точно, не молился. Молитву я б различил.

Вовка и Гришка сидели рядком. Кулек с халвой растерзался у них на коленях, и они тыкали туда пальцами. Потом слизывали.

Довида погрузили на подводу и повезли в больницу.

Я не поехал. И Файда не поехал. Я засомневался, может, надо б проследить.

Файда довольно заверил:

— Если я приказал, исполнят все в лучшем виде. Мы там только мешать будем. Медицина! Я знаю. Я в госпиталях повалялся. Вы тут заночуете, товарищ Цупкой? Если нет, я к себе хлопцев заберу. Зусель останется. К нему позову соседку. Не волнуйтесь.

— Заночую тут. До выяснения.

Гришка с Вовкой долго перешептывались перед сном.

Гришка спросил, что с ними будет, если дед умрет.

Я сказал, что Довид будет жить, пока они вырастут. У меня сведения.

Хлопчики заснули.

Я пошел за занавеску к Зуселю. Он лежал с открытыми глазами.

Адресуюсь прямо к нему как к нормальному и говорю вполголоса:

— Видишь, Зусель, как получается. Довид в больнице. Положение шаткое. Ты осознаешь?

Говорил я фактически без надежды на взаимность.

Но Зусель ответил шепотом:

— Зачем ты меня выкопал?

Я растерялся. Не от его звуков. Притом связных. От смысла вопроса.

Зусель продолжал:

— Выкопал, а жить не даешь. Малке не дал. Довиду не дал. Ты лучше мне не дай.

— Зусель, ты что, придурялся? Можешь говорить?

— Трохи могу. Не хочется. Зачем ты меня выкопал?

Я молчал. У Табачника в мозгах перевернулись произведенные мной действия. Он их с загробной, с подземной стороны оценивал. Я его закапывал. А он запечатлел, что откапывал.

— Ладно, Зусель. Спи спокойно. Довид оклемается. Утречком с тобой поговорим. Гроши куда задевал, про которые Малка меня замучила? Надо вопрос закрыть.

Зусель не ответил. Глубоко дышал. Спал.

Если б он так глубоко и сильно дышал, когда я его закапывал, разве б я его в земле оставил? Ни за что.

Голова у меня шла кругом. Тошнота подступала к глазам. Жар палил изнутри.

На дворе легче не стало. Воздуха для меня не было. Он меня обтекал. Вроде я находился в чем-то завязанном на сто узлов. Вроде в мешке. Вот по мешковине воздух и шел пополам с ветром, а внутрь — хоть бы на мою кожу — не попадал. Не то что внутрь меня.

Побрел к реке.

Там забылся — ногами в воде, чтоб остыть через воду.

Проснулся на рассвете. Сразу все вспомнил. Побежал обратно.

Дверь в хату распахнута. Сплошной сквозняк. Занавеска Зуселева гойдается. Топчан пустой. Ушел Зусель сквозь мои пальцы. Как сухая земля. Или как вода.

Когда ушел — неизвестно. Может, за мной — с ночи, может, только что.

Меня сжала усталость. И было мне уже не жарко, а холодно. Так холодно, как под землей.

Я упал там, где стоял.

Очнулся в доме Файды.

Сима бегала кругом меня с мокрым полотенцем, уксусом, гоголь-моголь мне изготовила и в рот вливала с ложечки.

Человек от испытаний здоровей не становится. Крепче — да. Но не здоровей. Что-то во мне порвалось, где тонко было. Тонко оказалось в неизвестном мне месте. Но так как я живой человек — наступила реакция организма.

Мирон приносил известия из больницы от Довида. Дело было плохо.

Гришку и Вовку Мирон перевел на постой к себе.