— Ну, если этого нельзя... лучше буду молчать.

— Нет-нет, продолжайте! — спохватился Леплев­ский, принимаясь записывать.

Протокол незамедлительно переслали Ежову. Войдя в приемную Сталина, он услышал за дверью взвинченный гневным окриком его голос:

— Кого вы защищаете — убийц защищаете! Через минуту из кабинета вывели, если не вынесли.

Надежду Константиновну Крупскую и Марию Ильинич­ну Ульянову. Даже Ежов не выдержал — отвернулся.

Двое незнакомых мужчин в одинаковых черных тужурках сидели, вдавившись в стулья. Один, более молодой, был бледен, другой, постарше, налился кро­вью. Казалось, его вот-вот хватит удар.

— Кто эти люди? — тихо спросил Поскребышева.

— С Путиловского завода, то есть с Кировского. Директор Отс и главный конструктор — Маханов, артиллерист.

— Пожалуй, мне не стоит сегодня?..

— Как считаете, Николай Иванович... Доложить?

— Нет, лучше в другой раз.

Фамилию Маханова Ежов где-то слышал. Кажется,это связано со спорами о какой-то пушке для танка. С Тухачевским связано. Заводчанам сегодня не поза­видуешь...

Бухарин, путешествуя по Памиру — исполнилась- таки давняя мечта,— о процессе узнал с опозданием. Возвращаясь самолетом в Москву, он приготовился к тому, что его возьмут прямо на аэродроме. Накануне отъезда пришла тревожная весть, что забрали Гри­шу Сокольникова. Миша Томский... ушел... Остальные все, кого перечислил Вышинский, почти наверняка арес­тованы.

Из Фрунзе Бухарин послал Сталину телеграмму, умоляя задержать исполнение приговора. Он просил очной ставки с Зиновьевым и Каменевым. В самолете нашелся свежий номер «Известий». Редактор Н. Бу­харин по-прежнему значился в хвосте полосы.

Сходя с трапа, Николай Иванович увидел бледное от переживаний лицо жены и мрачного, как туча, шофера Клыкова.

Не помня себя — спрашивал и отвечал, как во сне, и поездка казалась мучительно долгой — влетел в кабинет и бросился к вертушке.

— Товарищ Сталин в Сочи,— холодно и отчужденно ответил кто-то неизвестный.

— Такое творится, а он... отдыхает... Где Алексей Рыков?

— Вчера был дома,— вздохнула Анна Михайловна.

Предсовнаркома Молотов после затянувшегося на полтора месяца отпуска благополучно вернулся к своим обязанностям. Последние дни он провел в Сочи, вместе со Сталиным и Ждановым, секретарем ЦК, возглавившим после Кирова Ленинградскую парт­организацию.

Вскоре к ним, правда совсем ненадолго, присоеди­нился Ежов. Говорили о прошедшем процессе. В целом Сталин оценивал его положительно, несмотря на зна­чительные издержки. Больше всего беспокоили откли­ки. Злопыхательные нападки социал-фашистской печати грозили осложнить отношения с прогрессивной общественностью.

— Они хотят, чтобы на суде были защитники? Мы дадим им таких защитников,— сказал Сталин, когда от итогов перешли к планам.— Требуют от нас документов? Надо дать им такие документы. Хотят направить корреспондентов? Мы и этого не боимся.

Вечером собрались за вином и фруктами на полу­круглой веранде с беломраморной балюстрадой. Ста­лин снова завел речь о ближайших перспективах:

— Скоро мы дадим советскому народу самую демократическую конституцию в мире. Не кажется ли вам странным, товарищ Ежов, что по меньшей мере два члена конституционной комиссии заподозрены в пособничестве врагу? Мне так не кажется. Напротив, это закономерно. Осуществив поголовную коллективиза­цию, мы могли бы достичь значительно больших успехов в социалистическом строительстве, если бы не миндальничали со всякими отщепенцами. Упущено, как минимум, четыре года.

Ежов выжидательно заулыбался и закивал. Бухарин и Радек, а именно они имелись в виду, были в том же пакете, что и Сокольников, но санкция последовала лишь на него одного. Дает показания...

Но Сталин опять не сказал ни да, ни нет.

25 сентября в Политбюро поступила телеграмма- молния:

...Считаем абсолютно необходимым и срочным делом назначение тов. Ежова на пост Наркомвнудела. Ягода явным образом оказался не на высоте своей задачи в деле разоблачения троцкистско-зиновьевского блока. ОГПУ опоздало в этом деле на 4 года. Об этом говорят все партработники и большинство областных представителей Наркомвнудела. Замом Ежова в Наркомвнуделе можно оставить Агранова.

Сталин, Жданов

В мертвой пустоте, раздираемой вечной борьбой между льдом и огнем, солнце смыкало годичный круг. Войдя в созвездие Весов, на которых раскачивались в опасном размахе судьба мира и пересилившая ее воля войны.

Год, назначенный фюрером поворотным, оправдал, а в чем-то и превзошел предначертания рока.

Четырехлетний план вступил в действие. Четыре конца хакенкрейца знаменуют движение. Четыре конца креста — распутье дорог. Четыре — число миро­вой гармонии. Перекресток пройден. Начато движение к абсолюту.

Гитлер направил имперским руководителям памят­ную записку, в которой излагался поэтапный план овладения миром. «Die Welt» — подчеркнул он своей рукой, вобрав все ипостаси бесконечного ряда, весь универсум, где в протуберанцах пожара рвутся ледя­ные гранаты планет: Weltall — Вселенная. Она была неотделима от его, вождя и избранника, неповторимой судьбы: Weltalter — век, Weltanschauung — мировоз­зрение, Weltereignis — событие мирового значения, Weltgeschichte — всемирная история, Weltkarte — кар­та мира, Weltkrieg — мировая война. Прошлое и буду­щее слились воедино, через его Weltkenntnis — жизнен­ный опыт, Его Борьбу. Ибо нет трех времен для посвя­щенного, но лишь вечное теперь, в котором зародыши перемешаны с мертвецами.