Парнов Еремей Иудович
Шрифт:
— За что, товарищи командиры? — наконец догадался спросить Григорий.
— Разберемся,— сказал лейтенант.
Подъехав к неказистому двухэтажному дому с железным крыльцом, извозчик натянул поводья и фыркнул: «Тпрру!»
Сначала, как и следовало ждать, был обыск, но какой-то небрежный, поверхностный: поворошили жалкий скарб в сундучке, вывернули карманы, а подкладку почему-то не тронули и не прощупали швы. Сапоги и те не пришлось стягивать! Зная толк в подобных делах, Дорошенко затаил робкую надежду. Мало ли как бывает? Вдруг взяли по случайному подозрению? Выяснят и отпустят на все четыре без особой проверки...
С допросом, однако, не торопились. В камере, куда поместили Дорошенко, было забеленное окно с двойной решеткой и привинченная к полу железная кровать, лишь отдаленно напоминавшая тюремную койку. На полосатом матрасе лежали сложенная вчетверо простыня и байковое одеяло. Перед отбоем дали миску пшенной каши, кружку кипятка и два куска сахара на четвертушке черного хлеба.
Григорий съел все до последней крошки, затем расстелил постель, аккуратно сложил полосатые брюки и железнодорожную куртку. Стеганку с зашитыми в ней червонцами отобрали при обыске.
Помолившись на ночь с особым усердием, он заставил себя заснуть. Пробудился до света, отравленный смертной тоской. Вновь привиделся трещащий в огне подсолнух.
Допрос вел высокий чин с двумя шпалами на васильковых петлицах. Начал, как водится, с выяснения личности. Дорошенко отвечал обстоятельно, без ненужной суеты, ни на йоту не уклоняясь от легенды.
Майор, а может, и старший майор — Григорий путался в званиях — спокойно записывал.
— С какой целью вы направлялись в Проскуров? — спросил он, покончив с формальностями.
— В отпуск.
— Почему зимой? Или дома не сиделось, гражданин... э... Вовченко?
— Премирован за стахановский труд.— Дорошенко гордо выпрямился.— Хотелось отметить с родичами.
— Пьете? — неожиданно, но все так же, не повышая голоса, поинтересовался следователь.
— Как сказать? — смутился Григорий.— По случаю... Отчего и не выпить с радости?
— А на какие деньги?
— На свои, заработанные.
— Родственников тоже намеревались угостить?
— Уж как водится, товарищ начальник.
— Правильно,— майор одобрительно, как показалось Григорию, кивнул.— Согласно описи, при вас обнаружено семнадцать рублей сорок восемь копеек... Не слабовато ли для таких наполеоновских планов? А, гражданин Вовченко?
Дорошенко смущенно передернул плечами.
— Или вы заранее перевели соответствующую сумму туда, в Проскуров,— майор выжидательно прищурился,— чтоб не сперли в дороге?..
«Издевается, гад,— у Григория похолодело в груди.— Вот сейчас все и начнется...»
Он затравленно огляделся, ища выпотрошенные из злополучного ватника пачки.
— С чего это вы так заерзали? Задело, небось, за живое?
— Ас чего? — готовясь отступить на подготовленные позиции (выигрыш по облигации, азартные игры), Дорошенко фамильярно осклабился.— Просто выпить вдруг захотелось, товарищ начальник. Зря растравили душу.
— Так, значит? — майор поежился лицом, скрывая зевоту.— Сидит человек в НКВД и мечтает... О чем, спрашивается? О стакане водки. Хорош ударничек.
— А что? Товарищ Стаханов тоже, говорят, зашибает.
— Ваша настоящая фамилия? — перегнувшись через стол, требовательно спросил следователь.
— Вовченко,— Григорий виновато втянул голову в плечи.— Я ж говорил...
— Меня интересует настоящая! — майор пристукнул пальцами по краю стола.— Хватит ломать комедию.
— Вовченко и есть, Влас Захарович Вовченко.
— С какой целью ездили в Минск?
— Никогда не бывал в Минске.
— А в Киеве?
— В Киеве?.. — протянул Дорошенко, как бы припоминая.— Был прошлым летом на слете.
— Бесполезно запираться, так называемый Вовченко. Нам известен каждый ваш шаг. Только чистосердечное признание сможет облегчить вашу участь.
— Ей-богу, товарищ начальник, не пойму, чего вам от меня надо! — взмолился Григорий. Определенно его принимали за кого-то другого.
— Я вам уже сказал: чистосердечное признание. Кто, где и когда вовлек вас в контрреволюционный заговор?