На всякий случай он обратился в отделение летучей полиции, чтобы там как можно быстрее разыскали и доставили к нему небезызвестную Шелудивую для допроса. Он вспомнил 1975 год, когда впервые вынужден был арестовать бродягу на одной из оживленных и богатых улиц Рима за нарушение покоя и приставание к прохожим. Она ни слова не могла сказать по-итальянски. Небольшая кошка сидела у нее в кармане широченного изорванного пальто. Шелудивая страшно ругалась по-французски. При аресте царапалась, как кошка, и лягалась, как лошадь. Она продолжала и в управлении оказывать сопротивление полиции, но когда оказалась рядом с комиссаром, который на своем самом изысканном французском языке вежливо предложил ей чашечку кофе, неожиданно прекратила сопротивление, убрала свисавшие на глаза растрепанные волосы и сделала попытку улыбнуться. Комиссар подумал, что должно быть, она была когда-то красивой женщиной. Это чувствовалось, несмотря на кровоточащие прыщи, грязь и на лохмотья, в которые она была одета.

— Благодарю за любезность, мосье… Чувствуется, что вы родились в Италии. Я люблю, прямо обожаю вашу страну, в которой родился святой Франциск Ассизский, призывающий всех людей ко всеобщему братству, всех называющий братьями и сестрами. И даже самых диких зверей. Это благословенная Богом земля, единственная… — и тут она замолчала, как бы подыскивая заключительные слова, — …на которой я могу жить и в которую хочу быть зарыта.

Присутствовавшие здесь другие полицейские не очень-то много понимали, но посмеивались над ее полупьяными жестами и странной манерой говорить. Но комиссар, который все понимал, понял также и то, что перед ним не просто бродяжка.

— Как вас звать? — вежливо спросил он по-французски.

— Никак.

— Откуда вы?

— Ниоткуда. Мы с моей кошечкой пришли из ниоткуда и направляемся в никуда. — Потом добавила: — Дайте мне немного ветчины, не заставляйте страдать животных. Я как Бриджит Бардо: познавши мужчин, утешаюсь с животными.

Видя ее состояние, комиссар не стал продолжать допрос и отправил ее в больницу. Затем связался с Парижем и отослал туда ее портрет по телефаксу. В больнице ее для начала вымыли, продезинфицировали одежду, прижгли йодом прыщи, покрывавшие ее тело. Попытались избавить ее и от последствий опьянения, но Шелудивая, как окрестил ее персонал больницы, через несколько дней сбежала. Почти в тот же день комиссар Ришоттани получил из Парижа подтверждение своих первых впечатлений об этой женщине.

Это была сорокатрехлетняя Диана Понтье, по мужу Жиру. История ее трагична. Счастливая мать двоих детей, восьми и шести лет, она потеряла в автокатастрофе и детей и мужа. После этого она два месяца пролежала в коматозном состоянии, затем постепенно отошла и начала себя убивать, бросаясь в объятия всех, кто бы этого ни захотел (а таких, судя по ее красоте, должно быть, было немало), и соря деньгами в «Белом слоне» или у «Максима» и в других ночных заведениях Парижа, где она уже была широко известна. В особенности ценили ее любители специфических эротических приемов. Профессор X считал ее лучшей из профессионалок высшего класса во всей Европе, а его мнение многого стоило. Ценитель эротики со стажем, он коллекционировал такие таланты. В своем небольшом блокнотике он хранил списки имен и телефонные номера самых красивых женщин Европы из хороших семей и профессионалок, умевших проявить собственную фантазию и предложить многогранность в искусстве принимать самые что ни на есть оригинальные позы, удовлетворяя самые невероятные и фантастические требования партнеров во время коллективного полового акта. А профессор X считался не только большим любителем, но и глубоким знатоком предмета.

И вот наступил крах. Шелудивая была постоянно пьяна, перестала мыться, клянчила на выпивку и докатилась до обыкновенного бродяжничества. Последний раз ее видели под мостами Сены. Несколько лет о ней ничего не слышали.

Обдумывая все это, комиссар Ришоттани невольно должен был заключить, что если за день до преступления Шелудивая бродила вблизи виллы, она имела отношение к зверскому убийству Рубирозы. Но какое и почему?

Все казалось ему абсурдным и запутанным, словно блуждания в лабиринте, где надо двигаться в абсолютной темноте, на ощупь, напрасно надеясь увидеть луч солнца и найти хоть какой-то выход.

Зачем было убивать родственников старого Рубирозы, да еще у него на глазах, доведя этим невыносимым зрелищем привязанного к креслу старика до инфаркта? Что это? Месть или дьявольский религиозный обряд?

Насколько он помнил, что-то подобное произошло в Париже, когда мать и две дочери после многократного изнасилования были garrottate [5] , но прежде чем убить их, им кувалдой загнали во влагалище бронзовые кресты, в то время как связанный отец с кляпом во рту вынужден был присутствовать при сцене насилия и зверского убийства жены и дочерей. Потом и ему «вынесли приговор», разворотив череп клином в форме креста.

Трое фанатиков-убийц (двое мужчин и одна женщина) кровью на полу написали: Палачи Сатаны. Единственная вина этой семьи заключалась в том, что все ее члены были католики, ходили на службы и активно поддерживали некоторые благотворительные учреждения.

Это было преступление на грани сумасшествия. У парижан оно вызвало ужас, отвращение и ненависть.

А ведь в Пьемонте было немало религиозных сект сатанинского обряда. Правда, если это не было прикрытием, похищение картины в деле Рубироза исключало присутствие секты.

Самоубийство Франческо Рубирозы в отеле «Риц» всего лишь за день до убийства на вилле Рубироза в Турине, наводило на мысль о том, что в данном случае дело шло о чем-то более серьезном, нежели убийство ради кражи. «Самоубийство или убийство, замаскированное под самоубийство?» — спрашивал себя Ришоттани, вновь возвращаясь к событиям в «Рице». — Правда, тут могло произойти и простое совпадение. Что же до Турина, то в этом случае Рубироза могли узнать вора. Будучи застигнут врасплох во время кражи, он был вынужден заставить их замолчать. И навсегда. Но больно уж это примитивно. Возможно, просто инсценировки, чтобы направить расследование по ложному пути. А может, все дело в картине? И найти шедевр означает решить все дело? Во всяком случае, полотно Рембрандта подобного уровня и такой ценности не могло исчезнуть без следа».