Конец весны и лето были особенно тяжелыми для художника. Он задыхался от зноя, ему докучали мухи и комары. "Все эти мошки лезут в глаза, в нос; есть вовсе не хочется. Я совсем лишился приятных округлостей".

И все же Ренуар снова взялся за кисть.

"Дни художника сочтены", - 24 апреля записал в своем "Дневнике" Гимпель. А Ренуар мечтал написать "Купальщиц". И еще он любовался Деде, рыжеволосой красавицей: в ее теле жарко струилась кровь, и само это тело было звонкой песнью - гимном непреходящей жизни.

* * *

"Я всего лишь простой человек, наделенный кое-какими достоинствами и множеством недостатков. Но я знаю это и потому чужд гордыни", - говорил Ренуар Альберу Андре.

11 ноября он встретил сообщение о перемирии с той же безыскусной радостью, что и другие старые люди, чьи сыновья сражались на фронте. Отныне Ренуару уже не придется со страхом ждать трагической вести. Жан, демобилизовавшись, возвратился в "Колетт".

Зимой 1918/19 года Ренуар перенес бронхит, который еще больше расшатал его здоровье. "Еще одна такая встряска - и конец", - заявил он. И снова принялся за работу. Картина "Материнство", на которой он написал Алину с их первым ребенком, за последние годы несколько потрескалась. Боясь, как бы полотно не погибло, Ренуар переписал его в уменьшенном виде... Алина! Нежный померкший лик!.. На листах, где художник рисовал акварелью мотивы орнаментов для Коко, он то и дело набрасывал портрет своей покойной подруги [248] .

Плодовитость художника не только не иссякла, напротив, одна за другой рождались картины: обнаженные женщины, цветы, портреты - он написал, к примеру, портрет жены Жоржа Бессона. Груда картин в его мастерской росла. "Большей частью без рам, они громоздились по двадцать, тридцать штук на сундуках, скамьях или далее прямо на полу", - рассказывал Жорж Бессон. Самые последние работы "были наколоты на планки, составленные лесенкой".

В этом состоянии подъема Ренуар наконец приступил к работе над "Купальщицами". Трудности, которые предстояло преодолеть, не остановили его. Хотя "размах движений его рук ныне был до крайности ограничен" [249] , художник все же приступил к этому полотну шириной в один метр шестьдесят и высотой в один метр десять сантиметров. Какая дерзость! Только вдохновение Ренуара позволило ему завершить работу над картиной в несколько сеансов. А между тем эта картина - одна из вершин его творчества как с точки зрения техники (замечательна ее вибрирующая текстура, ослепительна игра оттенков при доминирующем красном цвете - символе жизни), так и благодаря настроению, которое она создает: впечатлению полноты жизни, бездумного счастья, возникающему при виде этого первозданного мира, этих двух наяд, растянувшихся на ложе из цветов и листьев, в ярком радостном свете вечного лета [250] .

Силы Ренуара убывали. Голос его совсем ослабел. Он реже писал теперь письма друзьям. Иногда, не в силах держать перо, он кому-нибудь диктовал эти письма. Работая в мастерской, он теперь чаще устраивал перерывы. Но его творческий подъем не угасал, и с той же настойчивостью, с той же требовательностью к себе он продолжал свои поиски. Его исхудалое лицо освещалось улыбкой, когда он был доволен только что законченной работой. "Кажется, я уже немного умею писать картины, - тихо говорил он.
– Мне понадобилось более полувека, чтобы добиться этого, хотя до совершенства еще очень далеко! "

В июле Ренуар уехал в Эссуа, где провел несколько дней в обществе Жоржа Ривьера. "Чувствую, что по-прежнему иду вперед", - сказал ему художник.

"Он писал как-то крупную обнаженную фигуру, - рассказывал Ривьер, фигуру сидящей женщины, увиденной со спины. Он был не совсем доволен своей работой: тело не светилось так, как он этого хотел. "Чего-то здесь не хватает, - сказал он, - но мне еще не совсем ясно, что я должен сделать. Какое трудное ремесло!" На другой день перед обедом я пришел к нему в мастерскую, и он показал мне маленький холст, на котором изобразил без модели ту же обнаженную женщину. "Вот, - сказал он мне, довольный, наконец-то я догадался, что нужно сделать". Впечатление молодости, света было и впрямь ослепительным... После обеда он стал выправлять свое большое полотно - за какой-нибудь час картина преобразилась. Весь уйдя в работу, художник не чувствовал ни боли, ни усталости. "Вот теперь все как надо", сказал он".

Из Эссуа Ренуар ненадолго уехал в Париж. Было это во второй половине августа.

Луврский музей, чьи сокровища на время военных действий вывезли в надежное место, теперь вновь открыл для посетителей часть своих залов. На первом этаже, в зале Лаказа, временно разместилась выставка произведений, переданных в дар или завещанных музею за период после 1914 года. Здесь была также картина Ренуара - погрудный портрет мадам Шарпантье, переданный Люксембургскому музею обществом его друзей. Художник был несколько обеспокоен впечатлением, которое могла произвести эта картина, да и к тому же сам он уже не столь отчетливо ее помнил. Ренуар попросил Ривьера сходить в Лувр - взглянуть на нее, а услышав от друга благоприятный отзыв, внезапно, охваченный нетерпением, решил завтра же отправиться туда.

Ренуара доставили в музей в инвалидном кресле. Появление художника поначалу вызвало у служителей некоторое замешательство. Но произнести имя Ренуара теперь было все равно что сказать: "Сезам, отворись!" Узнав о прибытии знатного гостя, к нему тотчас устремился один из ведущих сотрудников музея - Гиффре. Он сопровождал Ренуара при осмотре залов, даже распорядился снять со стен картины малого формата, чтобы художник мог получше их рассмотреть. Ренуар много лет не бывал в музеях. Его перевозили из одного зала в другой, "словно римского папу, папу от живописи" [251] , и он вновь испытал прежний восторг при виде любимых картин. Увидев картины "Интерьер Шартрского собора" Коро и "Комната господина Морнэ" Делакруа, художник воскликнул: "Какая прелесть! Ни одно большое полотно не сравнится с этими двумя маленькими!" Кстати, о больших полотнах: огромная картина Веронезе "Брак в Кане" привел Ренуара в такой восторг, что впоследствии он без конца повторял: "Я видел "Брак в Кане" во всю стену!"

Этот день запомнился. "Эге!
– смеясь, говорил художник Ривьеру. Вздумай я явиться в Лувр в инвалидном кресле лет тридцать назад, меня живо выставили бы вон! Видишь ли, надо долго жить, чтобы дождаться такого. Мне повезло".

И еще один день запомнился. Владелец художественной галереи Поль Розенберг пригласил Ренуара вместе с Деде на обед в Вокрессон. Во время обеда художник был весел и оживлен. Заметив в саду красивое дерево, он лукаво воскликнул: "Это же обезьянье дерево! Где Воллар?.. Впрочем, не будем жалеть: хотя бы один день провести без него!.. Он приходит ко мне каждое утро... Подает мне носки..."