Теперь Перл уже не сомневается, что ее семья из невезучих. Сыновья не были счастливы, а дочь, похоже, так и будет вечно разводиться. И винить в этом некого, кроме разве что самой Перл, которая растила детей одна, без мужа, и наделала ошибок, уйму ошибок. И все же иногда ей думается, что это просто судьба, а ничья не вина. Наверно, все было заранее предопределено, и каждый должен исполнить свою роль. Она, конечно же, не собиралась делить своих сыновей на хороших и плохих, но что поделаешь, если один из них всегда был хорошим, а другой всегда плохим? И что же могут поделать сами сыновья? «Разве ты не видишь?» — кричал Коди, и на мгновение она вообразила, что он предлагает ей окинуть взглядом всю его жизнь — годы боли и недоумения.

Часто, словно ребенок, глядящий через забор на чужое веселье, она с завистью смотрит на другие семьи и спрашивает себя, а в чем же их секрет. Они кажутся такими дружными, такими спаянными. Может, это потому, что они набожны? Более требовательны или, наоборот, более терпимы? А может, потому, что они занимаются спортом? Вместе читают книги? Имеют общие увлечения? Недавно она случайно подслушала, как соседка рассказывала о своих планах на праздник Дня независимости: они всей семьей устроят пикник. Каждый член семьи — ребенок или взрослый — приготовит свое любимое блюдо. Те, кто еще мал, чтобы стряпать, будут отвечать за бумажные тарелки. Перл охватила такая тоска, что у нее задрожали колени.

Эзра наконец заложил картоном разбитое окно. Перл обходит спальни, проверяет там окна. В самой маленькой комнате — детской — она сталкивается с невысокой старушкой в шляпке. Это ее собственное отражение в мутном зеркале над комодом. Она подходит ближе и разглядывает морщины вокруг глаз. Возраст уже не удивляет ее. Она привыкла. На старость человеку отводится в жизни гораздо больше времени, чем на молодость, думает она. Справедливо? Вдруг ни с того ни с сего она вспоминает девочку, с которой ходила в школу. Линда Лу — забыла ее фамилию — была красивая, взбалмошная, Перл всегда ей завидовала. В последнем классе, в середине года, Линда Лу исчезла. Ходили слухи — впоследствии они подтвердились, — что у нее была связь с единственным мужчиной-учителем, женатым человеком, и она ждала от него ребенка. С каким ужасом восприняли тогда эту новость в классе! Подумать только, они были знакомы с этой девчонкой, брали у нее записи по истории, помогали завязывать развязавшийся пояс, может, даже случайно задевали ее руку, ту самую руку, которая… какой позор! Перл вглядывалась в зеркало, и тут ей пришло в голову, что ребенку, который родился от этой скандальной связи, теперь уже шестьдесят. У него седые волосы, пигментные пятна, может быть, вставные зубы, очки — унылый груз прожитых лет. Но перед глазами Перл по-прежнему танцует Линда Лу в белом платье, самая красивая девушка на балу старшеклассников.

«Разве ты не видишь?» — спросил ее как-то Коди, и Перл сказала: «Милый, я просто не понимаю тебя».

Он пожал плечами, и на лице его снова появилось обычное насмешливое выражение. «Ну ладно, — сказал он. — И я тоже, кажется, не могу понять. В конце концов, какое мне дело до всего этого? Я уже взрослый. Почему это должно меня тревожить?»

Перл не помнит, сообразила ли тогда, что ответить.

Она отступает от зеркала. Входит Эзра с мешком для мусора.

— Все в порядке, мама, — говорит он.

— В доме стало гораздо лучше, правда?

— Никакого сравнения, — говорит он.

Они спускаются по лестнице, запирают дверь и относят в машину метлу и все остальное. Когда они немного отъезжают от дома, Перл оглядывается назад, как всякая хорошая хозяйка, проверяющая, что она успела сделать, и ей кажется, что даже покосившаяся веранда выглядит прямее и прочнее. Ну, вот и хорошо, с удовлетворением думает она. Другие давно бы умыли руки и бросили ферму на произвол судьбы, другие, но не Перл. Она приедет и через год, и через два, и через три. И Эзра будет привозить ее сюда, снова и снова, — они будут трястись по дороге к дому, преданные, исполненные чувства долга, навсегда вместе.

— Кто первый заговорит о разводе, тот забирает себе всех детей, — сказала Дженни. — Вы не представляете, сколько раз это спасало нашу семью.

Она шутила, но священник не улыбнулся. Наверное, был слишком молод, чтобы понимать такие шутки. Он только смущенно заерзал на стуле. Дети меж тем возились вокруг него, точно суетливые, неугомонные муравьи, а у самой маленькой слюни текли прямо на его ботинки. Он осторожно поджал ноги, словно опасаясь обидеть ребенка.

— Да, но мне кажется… — Он осмотрительно выбирал слова. — Вы сами уже были разведены, не так ли?

— Дважды. — Дженни хихикнула; это еще больше озадачило священника. — А Джо только один раз, — добавила она.

Муж улыбнулся ей с дивана.

— Если бы у меня не хватило ума оставить девичью фамилию, — сказала Дженни, — мой медицинский диплом был бы похож на записную книжку с адресами людей, которые только и делают, что переезжают. Зачеркнутые имена, над ними записаны другие, потом опять вычеркнуты и вписаны новые — полнейший хаос! Доктор Дженни Мария Тулл Бейнс Уайли Сент-Амброз.

Священник был из тех бесцветных блондинов, чьи волосы кажутся стеклянными; лицо у него было такое красное, что Дженни подумала, уж не страдает ли он гипертонией. Впрочем, возможно, он просто смущается.

— Итак, — сказал он, — миссис… то есть доктор…

— Тулл…

— Доктор Тулл, по-моему, все трудности у Слевина от непрочности… от отсутствия стабильности в семье. Так сказать, из-за смены отцов…

— Отцов? О чем вы говорите? Слевин не мой ребенок. Он сын Джо.