Шрифт:
— Я не хочу туда ехать, — сказал Эзра.
Но Перл настаивала:
— Поезжай, дружок.
Она не строила никаких планов — честное слово, — но остается фактом, что позднее в то утро, неторопливо перемывая посуду, она разрешила себе пофантазировать: вот Эзра подходит сзади к Рут и обнимает ее, Рут сперва сопротивляется, скорее для виду, а потом приникает к нему… Неужели нельзя изменить содеянное? Что они все натворили?
Но Эзра вернулся таким же подавленным и сказал только, что Рут благодарит за сковородки и белье, а щетку возвращает, потому что на ферме нет ковров.
В субботу, как ураган, примчался Коди со всеми вещами, которые Эзра отвез Рут.
— Это что такое? — спросил он у Перл.
— Как видишь, Коди, кастрюли и простыни.
— Зачем Эзра привез их?
— Я попросила, — сказала она.
— Я этого не потерплю! Нечего ему околачиваться у нас на ферме!
— Но, Коди, он же сделал это по моей просьбе. Поверь.
— Верю, — ответил он.
На следующей неделе Перл снова попыталась уговорить Эзру съездить на ферму — отвезти Рут ковер из столовой и все ту же ковровую щетку. Но он отказался.
— Я там не в своей тарелке. Бессмысленная затея. К чему это?
Перл решила, что он, пожалуй, прав. Да, пусть-ка Рут поломает себе голову, куда он пропал! Те, кто оставляют нас, в конце концов жалеют об этом. Она вообразила, как Рут в одиночестве бродит по комнатам, печально всматривается в голые окна.
Еще через неделю Перл попросила Эзру свозить ее на ферму.
Он не мог отказать — без его помощи, без машины ей туда не добраться. Точно по уговору, оба принарядились — как-никак ехали в гости. Дом был заколочен и покинут. Только собака во дворе обнюхивала кость, но собака была пришлая.
Возвратясь домой, Перл позвонила Коди в Нью-Йорк.
— Вы что, больше не ездите на ферму?
— У меня здесь много дел.
— А Рут на неделе будет там?
— Я хочу, чтобы она была здесь, со мной. В конце концов, мы только что поженились.
— Когда же мы повидаемся?
— Думаю, довольно скоро. Как-нибудь непременно заедем…
Но они не заезжали, а если и бывали на ферме, то не сообщали Перл, а ей гордость не позволяла спрашивать. Кончилось лето, стали разноцветными листья, а Эзра так и ходил подавленный.
— Сынок, — говорила ему Перл, как в детстве, — ты бы позвал кого-нибудь в гости. Пригласи друзей к обеду, кого захочешь.
Эзра отказывался.
Время от времени Перл звонила Коди в Нью-Йорк. Он был вежлив, но ничего определенного не обещал. Рут, если подходила к телефону, смущалась от волнения, отвечала невпопад. Потом в октябре целые две недели на звонки никто не отзывался. Перл подумала, уж не на ферме ли они, и стала уговаривать Эзру выяснить, так ли это. Он в конце концов согласился съездить, но не застал там ни души.
— Четыре окна разбиты, — сообщил он. — Не то камни бросали, не то стреляли по стеклам.
Перл перепугалась. Мир угрожающе сжимался, наступая на них; даже здесь, на знакомых улицах, она больше не чувствовала себя в безопасности. И кто знает, что могло случиться с Рут и Коди. Вдруг они лежат мертвые в своей квартире, пали жертвами бандитского нападения или какой-нибудь немыслимой катастрофы, какие часто случаются в Нью-Йорке, и тела их найдут спустя недели. Вот что выходит, когда человек отрывается от семьи! Так нельзя — с кем, с кем, а уж со своей-то семьей надо поддерживать связь.
День за днем Перл продолжала отчаянные попытки дозвониться до Коди, не опускала трубку, иной раз выслушивая до тридцати-сорока гудков. В этом мягком далеком сигнале было что-то успокаивающее. По крайней мере он связывал ее с чем-то в квартире Коди.
Однажды он наконец ответил. Случилось это в последних числах октября. Она была так ошарашена, что буквально потеряла дар речи. Казалось, у нее уже вошло в привычку довольствоваться монотонными гудками телефона.
— Это ты, Коди… — пробормотала она.
— A-а, мама.
— Коди, где же вы были?
— Меня вызывали в Огайо. Рут ездила со мной.
— Вы две недели не отвечали по телефону, мы разыскивали вас на ферме. Там, между прочим, выбито несколько окон.
— Черт подери! Я же плачу Джареду, чтобы таких фокусов не случалось.
— Ты не представляешь себе, Коди, что я пережила, когда узнала насчет этих окон… Ферма разваливается, а тебя нет как нет, ну, думаю, наверное, мы никогда больше не увидимся.