Его передернуло: как же высокородному эльфу услышать о таких отвратительных вещах, как сыромятная шкура, жуть просто.

— И еще, — напомнил он весомо, — заговаривать не должны ни при каких обстоятельствах!

— Совсем-совсем?

Он повернул голову и посмотрел на меня очень строго.

— Ни при каких, повторяю.

Я сказал простецки:

— А если… заговорю?

— Вы будете покрыты позором!

— Покрыт позором, — повторил я задумчиво. — А как покрыт? Весь?.. Я имею в виду, с головы до ног или как-то не весь?.. Это важно, потому что мы все одни части тела ценим и уважаем больше, чем другие, хотя это и недемократично. Но мы же реалисты?

Он стиснул челюсти так, словно и не эльф, а прямо тролль, невыдержанный какой-то, а еще культура, да еще и древняя, что с традициями…

Остался последний зал, там самые-самые, как понимаю, еще допотопные, в смысле — наиболее древних и потому уважаемых родов, заставших еще рассвет земли и с брезгливым интересом наблюдавших появление дикого человека.

Под сверкающей стеной, что уходит в немыслимую высь, как крохотные кузнечики смотрятся стражи у огромной двери, не сделанной, а сотворенной мастерами, которых больше не встретить на земле, ну это и понятно, в старину все было больше, крупнее, лучше, глыбже, а снег белее.

Я ожидал, что стражи как-то прореагируют на мое появление, все-таки я еще тот эльф, я бы на их месте точно вытаращил глаза, а то и высказался бы вслух и очень энергично, однако эти двое не повели и бровью.

Дверь распахнулась сама, медленно и печально, то есть торжественно и возвышенно.

Мы вступили в зал, который и раньше показался мне весьма, даже королевские покои в Сен-Мари в сравнении смотрятся вроде хижины дровосека, а это даже и не знаю, с чем и сравнить, у меня дыхание захватило от восторга, словно у той вороны с сыром в пасти, что слушала хитрую лису.

— Весьма, — изрек я, — да, весьма. И зело. Королева, надо полагать ввиду новых данных, все в той же комнатке, что дальше?

— Ее Величество королева Синтифаэль, — сказал он внушительно, — рожденная из Света и Солнца, изволит пребывать в своих покоях. Такое у нее возжелание.

— Типун на ваш эльфийский, — пробормотал я. — Такие слова потребляете, что я со своим простым умом чего только не намысливаю!

Он поинтересовался с носорожьей надменностью:

— Что такое типун?

— Это я желаю щастя вам, — пояснил я. — Щастя на века!

Он остановился.

— Дальше только вы, конт.

Я дернулся, он как-то ухитрился в то короткое словцо вложить столько втаптывающих меня в землю по самые ноздри оттенков, что я даже и не сообразил, как ответить… Ладно, зато у меня бицепс больше вдвое, от этой мысли при любой неприятности настроение сразу идет победно вверх и даже ввысь.

Дверь распахнулась, не дав мне прикоснуться, словно девочка, не позволяющая ее лапать посторонним.

Зал все тот же, королева на этот раз не проявила свою женскость: простые натуры обычно раз в месяц перетаскивают из угла в угол тяжелую мебель, а раз в неделю — столы и стулья, а королева на то и королева, чтобы перестраивать сообразно своему циклу весь дворец, назовем так причуды женского настроения.

Под ногами толстая ковровая дорожка, я пошел по ней тупо и бездумно, потому что вдали у стены со светящимися знаками от пола и до потолка за столом сама Синтифаэль в горестной позе, уперев локти в столешницу и опустив голову на скрещенные пальцы так, что я вижу только золото волос, укрывающих плечи и спину.

Она меня, похоже, не слышит, настолько глубоко ушла в свои думы, я замедлил шаг и приблизился почти на цыпочках, даже дыхание задержал.

Головы она не поднимала, потом голос ее прозвучал так неожиданно, что я чуть не подпрыгнул:

— Конт, мощное биение вашего сердца слышно и в соседнем зале.

Я пробормотал:

— Что у вас за стены… Хотите, пришлю каменщиков, пусть добавят хотя бы ряд кирпичей? Можно два, только скажите.

Она медленно подняла голову, строгие глаза сейчас наполнены такой печалью, что я сделал шаг и, оказавшись рядом, преклонил колено.

— Ваше Величество! Я, как ваш вассал… только скажите! Я не могу видеть, как вас что-то печалит на этом свете!

— Во многом знании много печали, — произнесла она кротко, — потому это все внутри нас, конт.

— Ваше Величество, — сказал я уже не так пламенно, даже голос приглушил до шепота, — а почему мне сказали, что с вами нельзя разговаривать?

Печаль оставалась в ее глазах, а теперь еще и на губах появилась невеселая улыбка.

— Это… традиция. Древняя традиция.

— Но, — проговорил я, — если ее нарушить, гром не грянет?