Удивительный факт, но, помимо того, что она была умелым руководителем и просто порядочным человеком, она была ещё и очень интересной женщиной. С первого взгляда Вороновский отметил её необыкновенные глаза. Тёмно-карие, почти чёрные, с каким-то странным стальным отблеском, они сразу привлекали внимание собеседника. Чёрные, словно вороново крыло, волосы были аккуратно уложены в стрижку «каре». Аккуратные, изящные черты лица, почти греческий строгий профиль и какой-то лёгкий азиатский налёт аристократичности.

— Извините, наверное, я не вовремя, но другого времени у меня просто не представится. Моя фамилия Вороновский, зовут меня Лев Борисович, я заведую одной из кафедр крупного гинекологического республиканского центра.

— Прошу вас. — Директор протянула руку, поднявшись навстречу гостю, и указала на кресло, стоящее около её стола.

— Меня к вам привело очень серьёзное дело, оно касается моих детей, Андрея и Григория, которые учатся в третьем классе у Стрешневой Татьяны Николаевны.

— В чём, собственно, дело? — Евгения Игоревна положила ручку на стол и очень внимательно посмотрела на визитёра.

— Дело в том, — начал Вороновский, — что полтора месяца назад, в самом конце декабря, завуч начальных классов позволила себе заявить моим детям, что они не являются мне родными сыновьями.

Директор непонимающе взглянула на Вороновского.

— Вы говорите о Наталье Эдуардовне? — непонимающе проговорила директор.

— Да, речь идёт именно о ней. — Вороновский старался не показывать виду, но, вспоминая всю эту неприятную историю и думая о том, что всё могло бы закончиться много хуже, он начинал трястись мелкой дрожью, руки сами непроизвольно складывались в кулаки. — Я не могу вам сказать, с какой целью это было сделано, но у меня есть свидетель, классный руководитель мальчиков, при которой весь этот разговор и происходил. Она, как могла, пыталась пресечь попытки завуча, но, видимо, желание учительницы посмотреть на реакцию ребят было гораздо сильнее, чем здравый смысл и элементарная человеческая порядочность.

— То, что вы рассказали, ужасно, — с расстановкой произнесла директор, — мне даже не верится, что всё это могло произойти в нашем коллективе. Наталья Эдуардовна — педагог с огромным стажем, работающая в нашей школе не одно десятилетие, и никогда она такого не допускала.

— Вы подвергаете мои слова сомнению? — обиделся Вороновский.

— Боже меня упаси, наверное, у вас есть основания прийти ко мне, просто всё так невероятно…

Она встала из-за стола, подошла к окну и сквозь прорези жалюзи взглянула на школьный двор.

— Как вы считаете, не было ли у Евдокимовой каких-то особых причин так поступить? И ещё, мне непонятно, откуда у неё появилась подобная информация. Ведь то, что она сказала, это правда? — Директор повернулась лицом к Вороновскому и прямо взглянула ему в глаза.

— Да. Это правда, я усыновил этих детей сразу после их рождения. Племянница умерла в родах, и мы пошли с женой на этот шаг обдуманно, не с бухты-барахты. Что касается Евдокимовой, то у меня есть единственное предположение. Татьяна Николаевна сказала, что в беседе с ней Евдокимова обмолвилась, будто бы в то же самое время, когда происходило усыновление мальчишек, в нашей клинике рожала её сноха. Сам напрямую к этой больной я отношения не имел, её курировал один из наших сотрудников. История эта старая, я заглянул в архив и выяснил, что у снохи Евдокимовой должны были родиться две девочки, но одна из них была очень слаба и умерла, еще не родившись, в утробе матери. Видимо, в смерти своей второй внучки Евдокимова винит нас, и меня в том числе, поскольку тогда я был заместителем заведующего отделением, в котором всё это случилось. Поверьте, наши сотрудники бьются за каждую жизнь, и если так произошло, то помочь ей было не в наших силах.

— Страшно подумать, — задумчиво проговорила директор, всё так же глядя на школьный двор, — какую травму можно нанести детям таким неосторожным высказыванием, тем более если это всё проделано, как вы говорите, намеренно. Значит, вы считаете, что особых поводов ненавидеть лично вас у неё не было.

— Я думаю, что так. Вы меня, конечно, извините, но разве это имеет хоть какое-то значение? Есть повод, нет повода, разве это даёт право учителю поступать подобным образом?

— Вы совершенно правы, этот аспект не имеет весомого значения в данной ситуации. Мне хотелось бы вас спросить, Лев Борисович, а почему вы так долго не приходили, и что заставило вас пойти на этот разговор сегодня, ведь, насколько я поняла, прошло уже больше полутора месяцев?

— Понимаете, во-первых, я человек очень занятой, порой дела в клинике складываются так, что люди, нуждающиеся в моей помощи, не могут ждать. С этим связан напрямую вопрос о свободном времени. Часто я работаю даже без выходных, появляясь дома тогда, когда все нормальные люди видят уже седьмые сны. Два раза я освобождался раньше, но этого, видимо, было недостаточно для того, чтобы застать вас на рабочем месте. Сегодня первый день, когда я смог вырваться сразу после операции и прийти домой раньше обычного. А во-вторых, мы с Маришкой решили, что должно пройти достаточно времени, чтобы ребята смогли хотя бы немного прийти в себя и позабыть про эту историю. По крайней мере так нам посоветовала учительница детей.

— Вы говорили с ней об этом случае?

— Да, она позвонила нам домой спустя день после происшествия.

— Интересно, почему она не пришла с этим ко мне, я бы могла заняться этим раньше.

— В этом есть и моя вина, я просил её этого не делать, мне хотелось первому переговорить об этом с вами и, если честно, посмотреть на вашу реакцию своими глазами.

— А какой реакции вы от меня ожидали?

— Я думал, что, по сложившейся традиции, вы могли бы сделать замечание завучу, так сказать, не вынося сор из избы, встав на её сторону.