— Говорите, Канада? — Вороновский ещё раз оценивающе взглянул на мудрёную гитару.

— Канадский фольклор в чистом виде, — утвердительно кивнул головой продавец и выжидающе уставился на Льва.

— Ну, если фольклор, тогда заверните, — согласился Лев. Время поджимало, а хотелось ещё успеть подняться на лифте и посмотреть на всю эту красоту сверху.

Обвешавшись кульками, пакетами, сумками и сумочками, Вороновский напоминал сам себе хорошую ломовую лошадь, телега которой загружена под завязку.

— Ещё один свёрточек, и я умру, — тихо проговорил он, направляясь к лифту. Если бы от него зависело, то он привёз бы с собой только фотографии и книгу, но ребята ждали подарков, и с этим приходилось считаться. Чувствуя себя немного не в своей тарелке, Вороновский обернулся, но, оглядевшись по сторонам, понял, что он такой здесь не один. Народ, увешанный покупками с головы до пяток, дефилировал в совершенно произвольном направлении и нисколько по этому поводу не комплексовал. Вздохнув свободнее, Лев встал у лифта и начал ждать.

В огромные, от пола до потолочных перекрытий, окна универмага светило прохладное канадское майское солнышко, но здесь, внутри, оно казалось тёплым и ласковым. Проходя через стекла, лучи не «ломались», а падали прямыми упругими полосочками, похожими на туго натянутые гитарные струны. Казалось, что можно взять и уцепиться пальцем за эту струну, и от неё посыплются мелкие золотистые искорки. Сверху плавно спускалась кабина лифта, а в лучиках солнца танцевали зажигательную румбу тысячи мелких пылинок.

Вороновский поднял голову и увидел пол кабины, медленно опускающийся книзу. На платформе стояла какая-то женщина, но лица её пока не было видно. Яркие потоки солнечных лучей беспрепятственно проникали сквозь тонкую ткань лёгкого платья. Точёные длинные ноги, покатая линия упругих бёдер, узкая талия и безупречная форма груди. Лифт ещё не опустился до конца, но в ушах Вороновского наступила гулкая томительная тишина. Кругом пропали все звуки, кроме глухих ударов сердца, отдававшихся пульсирующей болью в каждом уголке его тела.

Этого не может быть, потому что это однажды уже случилось с ним, там, в прежней жизни, много лет назад. Он вспомнил, как в свете солнечных лучей любовался этой женщиной, замирая от щемящей боли и моля Бога продлить это удовольствие. Запах её волос цвета переспелой пшеницы, пахнущих грозой; хрупкие податливые плечи, тонкие пальцы рук и глаза цвета морской волны. Господи, как давно это было!

Лифт опускался всё ниже, а глаза Льва поднимались всё выше, охватывая её стройную фигуру целиком. Здравый смысл советовал Вороновскому развернуться и отойти хотя бы на пару шагов, пока ещё не стало слишком поздно. Затеряться в этом людском потоке, смешаться с толпой, и — всё пройдёт стороной, всё будет, как прежде. Но ноги его намертво приросли к полу, и разум перестал повиноваться.

Эта женщина пронеслась по его жизни, сжигая всё на пути ненавистью, разрушая, разбивая и топча ногами то, что было ему дорого, но разуму было не под силу победить что-то горячее и дикое, ворвавшееся в кровь и душу Вороновского за несколько секунд и скрутившее его волю в один тугой узел. Он хотел испытать эту сладкую боль хотя бы ещё раз, вдохнуть запах её волос, ощутить её тёплое дыхание на своей груди. Это чувство было сильнее его, сильнее всего, что его окружало, сильнее долга, чести, времени. Когда-то он желал эту женщину до отчаяния, до крика, до безумия, и вот теперь, словно и не было этих десяти лет, время повернуло вспять, и всё начиналось заново.

— Тьфу ты! — Маришка неловко повернула намыленную чашку, и она, выскользнув из рук, ударилась о кран мойки и раскололась на мелкие кусочки. — Что за день такой, всё из рук валится, — пожаловалась она вслух неизвестно кому. Говорят, что разбить чашку — к счастью, но, вопреки сложившемуся стереотипу, в разбитой посуде Маришка, как ни старалась, ничего симпатичного углядеть не могла.

В доме она была совершенно одна: Лёвушка ещё не вернулся из канадской командировки; мальчишки, по причине хорошей погоды и первого дня летних каникул, играли во дворе в футбол.

— Даже не на кого свалить! — иронично заметила она, закрывая воду и стараясь вытащить осколки так, чтобы не порезать руки.

Несмотря на ироничный тон, настроение у неё было никудышным, ну просто отвратительным. Неизвестно почему, последние несколько дней в голову лезла всякая ерунда. Если бы что-то конкретное случилось, тогда ещё понятно, так ведь нет, ничего такого, что могло бы встревожить её, не произошло, даже намёка не было на какие-нибудь неприятности, а под ложечкой щемило, доводя до состояния, близкого к обмороку. Два дня назад она даже решила в профилактических целях принимать на ночь небольшую дозу корвалола, но то ли доза была рассчитана неверно, то ли двух дней было недостаточно, только корвалол оказался для Маришки, как мёртвому припарка, абсолютно бесполезным.