В Феодосию мы возвращались под впечатлением той яркой картинки, которая привиделась с Черной Горы. Больше разглядеть ничего не удалось, хоть Петр Иванович и приставлял к глазам подзорную трубу. Звуки скрипки умолкли, яхта оставалась неподвижной, а спуститься к ней по отвесным скалам не было никакой возможности. Когда же спустя час мы добрались до своего суденышка и попросили грека обогнуть скалу, никакой яхты в бухте уже не было, перспективу берега закрывали другие скалы, а Коста объявил, что гоняться за призраками не наряжался…

— Чудо, — бормотал задумчиво Петр Иванович, — это она, она…

В городе нас ожидала другая внезапная встреча. Едва мы выкарабкались на берег и осмотрелись, как мимо прошел человек с опущенной головой и застывшим взглядом.

— Матвей! — изумленно окликнул граф.

Человек было остановился, а потом быстро зашагал дальше. Коста привязал свою лодку и пошел в гору. Мы двинулись вслед за ним. Случайно оглянувшись, я заметил, что человек догоняет. Я тронул Петра Ивановича за руку. Мы остановились.

— Да, это я, барин, — сказал подошедший. Я тотчас узнал в нем того каторжника, с которым граф разговаривал в Херсоне.

— Зачем же ты в здешних местах? — спросил Петр Иванович.

— Бежал, — коротко и хмуро ответил Матвей.

Петр Иванович огляделся.

— Иди за мной, — сказал он и двинулся к дому.

Косту Петр Иванович ничего объяснять не стал, а просто провел Матвея в свою комнату.

— Ну, рассказывай, — произнес он.

— А что рассказывать? — возразил Матвей. — Перекусить бы маленько.

Хозяин принес нам сыру, лепешек и кувшин молодого вина. Матвей ел неспешно, с достоинством, время от времени бросая на графа внимательный взгляд.

— Зачем ты бежал? — спросил Осоргин.

— Не утерпел, — ответил Матвей, — как вас увидал, так прошлое вспомнил.

— Что ж думаешь дале?

— Не знаю. — Матвей вытер рот. — Надо опеку искать.

— Да о какой опеке ты говоришь, братец? Разве я тебя спрячу? Тут не смоленский лес.

— Вас я в грех не введу, — промолвил Матвей, — однако, думается, пригреют меня.

— Да кто же?

— А неужель не слыхали?

— О ком? — спросил недоуменно Петр Иванович.

— Сказывали мне, что она здесь.

— Она? Кто же она? — спрашивал в недоумении Петр Иванович.

Матвей замолчал.

— Да говори, говори! — торопил его Осоргин.

— Долго сказывать.

— Я послушаю.

— Смешное дело, барин, ведь все вокруг вас вертелось, а вы и не знали.

— Да что ты загадки мне делаешь! — воскликнул Осоргин. — Докладывай тут же!

— Чтоб все понять, издалека надо, — заметил Матвей.

— Ну, заморил! Время у нас в достатке. Или не хочешь, чтоб Митя слушал?

— Отчего, — усмехнулся Матвей, — пусть внимает.

— Тогда говори! — приказал Осоргин.

— Ну, слушай, барин. И ты слушай, малец, говорят, ты в тетрадку пишешь? Пиши, барину память будет. Вы, Петр Иванович, по Европам езживали, ну и мне сподобилось, а как, сейчас рассказывать стану.

Как знаете, служил я в вашей смоленской, там и родился, вырос. Места, ничего не скажу, отменные, густые места, лес сплошной или болото, и медведи у нас встречались, а волков полно, так что батюшка ваш, Иван Матвеевич, охоту любил, большой наезжал компанией. Как что, тотчас: «Николка где? Немедля Николку сюда!» Николка, то бишь Николай Кузьмич Потапов, отец мой, знающий до охоты человек, без него барин волка не гнал.

Ну и я, как то бывает, дело отцовское перенял. Лес знал, как свое подворье. Спустя некое время барин уже говорил: «Где там Мотька, Потапов сын, охота мне с ним погоняться».

Ну так, жили мы не тужили. Я уже парень справный, девятнадцатый год пошел. Ладно бы и в солдаты, да барин пускать меня не хотел. «Мотька, — говорит, — мне большой спомощник». Так и уберегся я от войны, а из нашей смоленской много народу пошло, да и половина на бранных полях осталась.

Ну, ближе к делу. Как помню сейчас, на борисов день, когда соловьи томятся, позвал меня граф Иван Матвеевич. «Слушай, Мотька, — говорит, — есть служба». А я-то что, к службе всегда готов, только чую, не об охоте дело, какая в мае охота?