Я уже говорил, что по всему Монетному двору в беспорядке валялись железные громадины. Это были прессы и хитроумные приспособления для чеканки монет, поставленные прежним властителем. Петр Иванович в первый же день дивился заброшенному хозяйству, рассматривал механизмы, но нашел, что они уже непригодны к употреблению.

Теперь рассматривать принялся Артамонов. Глаз, судя по всему, у него был острый. Он вдруг подскакивал, приседал, трогал что-то и отпрыгивал с радостным криком.

— Да что тебе эти машины? — спросил Осоргин. — Неужто хочешь что-то наладить?

— А то! — восклицал Артамонов.

— Да кто же тебя послал, или сам по себе?

— Теперь я на службе, — отвечал Артамонов.

— То дело, — сказал Осоргин, — значит, оценили тебя?

— Да ежели меня не ценить, то кого другого? — важно сказал Артамонов.

— Что же ты хочешь произвести из этой груды железа? — спросил Осоргин.

— Да самое то, к чему дадено, — ответил умелец.

— Да это же прессы, — пояснил Осоргин, — по-нашему сиречь плющильная механизма для чеканки монет.

— Ну и чеканить будем, — сказал Артамонов.

— Что ж, губернатор собрался чеканить свою монету? — спросил Осоргин.

— Ну, губернатор не губернатор… — И Артамонов, насвистывая, пошел вдоль разбросанных приспособлений.

Внезапно он остановился и снова вернулся к нам. Постоял, почесал растрепанную бороду и раздумчиво проговорил:

— А что, господин граф, машины-то совсем никудышные.

— Английские машины, — ответил Осоргин. — Ухода за ними нет, ржавеют.

— А намедни видал я, как турок тут приходил да бил их кувалдой, — проговорил Артамонов.

— Совсем никуда, — согласился граф.

— Да ежели вот так бить чем попало, что станет с машиной?

— У нас обыкновенное дело.

— Да можно ли это терпеть? — Артамонов повысил голос. — Машина хорошая пропадает!

— Понимаю тебя, понимаю, — устало сказал Осоргин.

— Взять бы того турка, да головой об стену! И наши, нечего сказать, хороши, болты отворачивают — и в ранец. Я говорю одному, зачем тебе болт, человек ты неумный. А он — пригодится в хозяйстве! Так и будет таскать всю войну, а потом бросит… — Артамонов замолк.

— Так у кого ж ты на службе? — спросил Осоргин.

— Машина тонкая вещь, — пробормотал Артамонов. — Вот вы, господин граф, за границей бывали, нешто ломают у них машины?

— Что говорить! — несколько раздражаясь, ответил Осоргин. Разговор этот как будто стал ему надоедать.

— А вот взять бы такую машину, наладить, в дело пустить! — воскликнул Артамонов.

— Вот и возьми! — сказал граф.

— Так вы согласны?

— С чем?

— Что ежели я эту машину, допустим, возьму?

— Мне-то какое дело? — Граф удивленно взглянул на Артамонова.

— Ну я, положим, возьму, а вы-то не закричите? — спросил Артамонов.

— Украсть, что ли, хочешь? — догадался граф.

— Отчего украсть? У меня и разрешенье есть. Только ночью, говорят, надо. Я, положим, ночью за машиной приеду, а вы закричите, людей всполошите.

— Зачем же ночью? — недоумевал Осоргин. — Днем забирай.

— Днем не могу, — твердо сказал Артамонов, — приказ.

— Что-то ты путаешь, брат, — сказал Осоргин. — Какое у тебя разрешенье?

— Бумага.

— А кто подписал?

— Бог его знает, люди высокие. Да говорят, ночью бери.

— Да отчего же ночью, черт побери! — воскликнул граф. — Как ты не понимаешь, что всякое ночное дело с воровством рядом!

— Да, видно, есть причины, — сказал Артамонов.

— Где твоя бумага?

Артамонов извлек из кармана сложенный лист. Граф развернул его и прочитал.

— Странно, странно, — пробормотал он. — Да вот и подпись светлейшего, да и печать. Ну, бог с тобой! — Он протянул бумагу Артамонову. — Я в этом деле сторона. По мне хоть весь двор вывози. Однако странные у вас тут дела творятся. Что же ты не говоришь, кто твой хозяин?

— Да знал бы я сам! — воскликнул Артамонов. — Мне только ассигнаций дали, распоряженья, а там, мол, посмотрим, как еще дело осилишь.