— Вот и следите, — сказал с раздражением Петр Иванович.

— Но что бы вы могли мне о ней сказать?

— Ничего! — отрезал граф Осоргин. — Я эту особу не знаю и видел дважды случайно. Один раз в дороге, другой в имении Струнского.

— А, Струнского, — пробормотал полицмейстер.

— Вам бы не со мной говорить, а того подлеца поймать, который наветы пишет!

— Мне до высокой политики далеко, — сказал полицмейстер. — Но посудите сами, ваше сиятельство, как мне быть? Я и позвал вас для того, чтоб посоветоваться. Да вот и сам граф Михаил Васильевич пишет, поговори, мол, с графом Осоргиным, он человек головастый. Глядишь, что подскажет, прояснит.

— Так вы за советом меня вызывали? — спросил в недоумении Осоргин.

— Точно так, — горестно ответствовал полицмейстер. — Я маленький человек. Мне предписание дали разобраться, а разобраться я не могу. Господи, леди Кенти! Да была она тут, с самой государыней в переписке, могу ли я осмелиться даже взглянуть на нее? Вы, по крайности, человек русский, с вами мне проще.

— Да выбросьте вы этот навет в корзину! — воскликнул граф.

— Не могу! Верьте честному человеку. А потому прошу вашей помощи.

Петр Иванович развел руками.

— Сказано же, что эта госпожа Черногорская касательство к вам имеет.

— Никакого, — отрезал граф.

— И все же, ваше сиятельство, нижайшая просьба, — полицмейстер приложил руки к груди, — ежели что вспомните или узнаете о госпоже Черногорской…

— Позвольте! — воскликнул граф. — Вы сыщика из меня сделать хотите?

— Никак нет, просто для споможенья.

— За сим я откланяюсь! — Петр Иванович встал.

— Так мы не разрешили! — Полицмейстер тоже вскочил. — А коли так, вам следует направиться для разъясненья к генералу Каховскому!

Но Петр Иванович не стал слушать и оставил незадачливого полицмейстера.

— Надо нам, Митя, отсюда съезжать, — сказал он мне. — Не ровен час, опомнится служака. У страха глаза велики, а наговорено в навете много. Опытная составляла рука! И, как полагаю, сгущаются тучи над госпожой Черногорской. Надо бы к ней раньше поспеть. А посему в Судак!

В город Судак, лежащий к югу от Феодосии, мы решили отправиться морем, благо туда направлялось торговое судно «Европа», принадлежащее весьма предприимчивому русскому купцу Улыбину. По присоединеньи Тавриды Улыбин перекупил это судно у какого-то грека, дал ему солидное названье и стал возить в Анатолию товары со своих мануфактур, а также местную соль. На турецком берегу он удачно обменивал товар на весьма дорогую здесь медь, фрукты и таким образом получал большую прибыль.

Петр Иванович уговорил капитана судна, чтобы он погрузил нашу коляску вместе с лошадьми, и утром 11 мая мы вышли из Феодосийской бухты и взяли курс на Судак. Солнце палило, ветер был небольшой, но устойчивый, и «Европа», скрипя всеми натруженными членами, уверенно двигалась на юг.

Морское путешествие прошло для меня почти незамеченным, ибо капитан дал нам для чтения весьма любопытную книгу под названием «Приключения четырех российских матросов, к острову Ост-Шпицбергену бурею принесенных». Удивительное сообщенье! В пансионе Эллерта мне приходилось слышать о приключениях Робинзона Крузо, изложенных английским сочинителем. Самой книги я, правда, не видел, но читавшие увлеченно ее пересказывали, и мужество моряка, попавшего на необитаемый остров, казалось нам удивительным.

Каково же было мое восхищение, когда прочитал сходный рассказ, но уже о российских матросах, попавших не в жаркий и благодатный край, а на пустынный каменистый остров в ледяном море.

Повествование это совершенно достоверно, и записано оно со слов моряков. После кораблекрушения эти люди оказались на пустынном берегу почти без средств существования. С собой они имели ружье и двенадцать зарядов, несколько фунтов муки, трут и топор. Ни один из двенадцати зарядов не пропал даром! Они убили двенадцать оленей и долго питались оленьим мясом. Среди выброшенного на берег мусора они нашли кусок железа, отковали наконечник и сделали копье. Потом из жил медведя изготовили тетивы, а из плавника лук и стрелы. За шесть лет жизни на острове одних только оленей они добыли больше двух сотен. Шесть лет! Спасло их случайное судно, подошедшее к острову.

В жарком паленье солнца, при ласковом журчанье бирюзовой волны удивительно было представлять снега, смертельный холод, суровые утесы. Книжка мне так понравилась, что я успел переписать несколько выдержек, а Петр Иванович взял ее на заметку и обещался достать в Петербурге.

В отдаленье проплыл величественный Карадаг, напоминавший застывшие водопады. Чайки устремлялись за нашим судном и ловко выхватывали рыбешек из взрезанного корпусом моря.

Наконец возник ломаный очерк гор, окаймляющих бухту, возвысились башни генуэзской крепости, и мы подошли к Судаку, или, как называли его русские в древности, Сурожу.