И, уже отворачиваясь, он заметил…

Что-то белое и розовое в щелочке между крючками.

— Др-рян-н-нь! — завопил он и вырвал из ее опечаленной груди, как смешной странный цветок или как погибшее сердце… свою законную пуховку.

— Кровать сломаете! — заскрипела древняя тетка, заслышав возню в комнате. Все захихикали и закивали.

— Она скоро устроится поудобнее, — комментировала звуки другая старая карга. — Энергичная девушка. Электрическая девушка.

В комнате, очищенной от всех, кто в ней спал ранее, гневный Джемубхаи с лицом, пухлее найденной пуховки, хватал свою жену.

Жена не давалась. Увертывалась и вырывалась.

Гнев его вспухал. Воровка. Они смеялись над ним. Из-за нее. Из-за неграмотной деревенщины. Он снова схватил.

Она вывернулась и бросилась к двери.

За ней!

Дверь заперта.

Она еще раз дернула за ручку.

Не поддается.

Тетушка заперла дверь снаружи. На всякий случай. Все эти истории о сбежавших невестах, иногда и о сбежавших мужьях… Позор-позор-стыд-позор семье.

Он направился к ней с физиономией убийцы.

Она — к окну.

Он преградил ей дорогу.

Не размышляя, она схватила со столика пудреницу и швырнула ему в лицо, с ужасом и решимостью…

Пудреница раскрылась, пудра взметнулась, осела…

Весь в пудре, напоминая опереточное привидение, он рухнул вместе с нею на пол, подмял под себя. Ярость смешалась с похотью, все покрыло медленно опускающееся облако пудры, его расцвеченный изнутри черным и синим, снаружи белым и розовым член рванулся в атаку и немилосердно врезался в поверженную жертву.

Облаченный в дхоти иссохший, пожилой дядюшка, прильнувший очками к щели в стене, ощутил пониже пояса эмоциональный подъем и несолидно запрыгал по двору.

Джемубхаи обрадовался возможности спрятать свою неопытность и неотесанность за пеленой ярости и ненависти. В дальнейшем он не гнушался маскировать этими и иными высокими чувствами, эмоциями, мотивами свою служебную некомпетентность. Но гротескность, пародийность процесса произвела на его чуткую натуру ужасающее впечатление. Уродливые волосатые органы, похожие на страшные раны, грыжи и опухоли, на синяки и ущемления… судорожные движения, смахивающие на подергивания агонизирующего… какая-то механическая насосно-поршневая возвратно-поступательность… вонь выделений из пор, желез и внутренних органов… все это выворачивало наизнанку его чувствительную, цивилизованную натуру.

Тем не менее он снова и снова возвращался к этому гадкому акту. Со скукой и отвращением, ненавидя себя самого. Ненависть он переносил на ближайший доступный объект, выражая ее в виде жестокости. Он преподаст ей уроки терзания, стыда и одиночества. Хватит, настрадался, пусть теперь мучаются другие. С женой он почти не разговаривал и никогда не обращал на нее внимания при третьих лицах.

Ними привыкла к его свирепости, к использованию в качестве неодушевленного предмета, к ерзанью чужого черствого образования по ней и в ней, к невидящему ненавидящему взгляду, в момент оргазма меняющему выражение, но так и не приобретающему теплоты. Но вот пытка окончена, ОНО встает с нее и удаляется оттираться и отмываться. Горячая вода, мыло, полотенце. Продолжительная гигиеническая процедура завершалась приемом аптекарски отмеренной дозы виски, как бы дезинфекцией изнутри.

Два дня поездом и на автомобиле. Судья и Ними прибыли в Бонда. Бунгало на задворках цивилизации за тридцать пять рупий в месяц, без воды и электричества. Долги еще не выплачены, приходится экономить, но он все же выкроил деньги на компаньонку для Ними. Какая-то мисс Энид Потт, вылитый бульдог в шляпе. Бывшая наставница детишек некоего господина Сингха, комиссара администрации. Она научила своих подопечных называть отца «па», маменьку — «ма», пичкала их «от животика» рыбьим жиром и заставила вымучить наизусть «Нелли Блай». На предъявленном фотоснимке мисс Потт нависала над двумя темнокожими крошками в матросских костюмчиках, в безупречных носочках и с надутыми физиономиями.

Из чистого упрямства — так полагал судья — Ними не усвоила ни слова по-английски.

— What is this? — гневно вопрошал он, поднимая над столом грушу.

— What is this? — указывал он перстом на супницу, купленную в комиссионке. Случаю угодно было украсить эту посудину монограммой JPP. Судья купил ее тайком и сунул в корзину, смешал с другими вещами, чтобы сохранить иллюзию принадлежности. Джеймс Питер Питерсонили Джемубхаи Попатлал Пател?Кому придет в голову гадать…

— What is this? — Над гордой главой судьи вознесся сладкий рулетик.

Молчание.

— Не назовешь, не получишь.

Молчание.

Он опустил рулетик на свою тарелку.

Вечером он вырвал из ее руки стакан с «Оувалтином».

— Не нравится, не пей.

И никуда с нею не выйдешь.

— Почему вы прячете от нас супругу, мистер Пател? — улыбалась госпожа Сингх. — Надеюсь не пурдапомехой?