— Иногда стоит копнуть поглубже, — намекаю я, вспомнив, во что превратилась в последнее время моя жизнь.

Мэдс гневно смотрит на меня.

— Ричард — мерзавец, и я это докажу!

— Как?

Она жмет плечами.

— Когда придумаю, ты узнаешь первой.

Судя по тому, как Мэдс бродит по дому, что-то бормочет под нос и таскает вниз коробки, я искренне надеюсь, что окажусь поблизости, если она и впрямь докажет измену Ричарда. Впрочем, ни минуты не сомневаюсь в том, что ее супруг невиновен. Конечно, поведение его до крайности двусмысленно, но я просто поверить не могу, что Ричард способен изменить. Во-первых, он священник; во-вторых, обожает Мэдди.

Когда я бреду за ней по тропке меж скал, с полными руками коробок и буклетов, мне не дает покоя этот вопрос.

Мэдди всю дорогу до Бодмина клянет Ричарда. На протяжении двадцати трех миль я только и слышу: «Ублюдок!», «Мерзавец!», «Сукин сын!» и «Скотина!»

Смотрю в окно и пытаюсь наслаждаться видом, но это не так-то просто, когда за рулем рядом бурлит вулкан. Стоит прекрасный летний вечер, и я опускаю окно микроавтобуса, чтобы вдохнуть аромат теплой земли и скошенной травы. Дорога пролегает через лес, и я рассматриваю изумрудную зелень и белые свечки каштанов, в то время как лучи света от фар пробиваются сквозь полог листвы и пляшут на асфальте. Изгороди поросли цветущим вьюнком, обочины покрыты лютиками.

— Красота какая, правда? — спрашиваю я, надеясь подбодрить Мэдс, но подруга слишком занята — она скрипит зубами и обещает выпотрошить мужа. Ей не до красот природы.

— Сукин сын, — бормочет она. — Ну погоди…

Что-то подсказывает мне: предстоит долгий вечер.

Бодмин — маленький городок, который возник как бы из ниоткуда. Только что мы ехали по сельской местности, где блеяли овцы и оглушительно пели птицы, — а уже через минуту оказались на внушительной транспортной развязке и покатили через промышленные районы.

— Мы правильно едем? — спрашиваю я, нервно рассматривая бетонные строения.

— Уж поверь. — Мэдс сворачивает направо, и мы проезжаем под железнодорожным мостом. Слева школа — серые стены и жалюзи на окнах напоминают о сэре Бобе. Видимо, все школы похожи на тюрьмы. Не то чтобы, впрочем, там было так уж плохо. Я испытываю нечто вроде ностальгии. Поверить не могу, что скучаю по школе! Обычно летом я лихорадочно скупала лотерейные билеты и рассылала отрывки из романа в редакции в отчаянной надежде, что к первому сентября кто-нибудь меня спасет. И вот я избавилась от меловой пыли и протекающих ручек. Мне платят за фиктивный роман с телезвездой, а я мечтаю вернуться в класс, к моим ворчливым подросткам.

Жизнь — странная штука.

И конечно, очень хотелось бы увидеть Олли. Не сомневаюсь: если мы вновь проберемся в котельную, чтобы украдкой покурить, то наверняка уладим все недоразумения. Если же мой план потерпит крах, я могу насильно накормить Нину школьными макаронами — загадочной липкой массой, которая больше похожа на клейстер для обоев, нежели на еду. Эта штука быстро ее прикончит.

— Вот! — Мэдс дергает за тормоз с такой силой, что чуть его не отрывает. — Приехали.

Мы стоим перед участком, застроенным одинаковыми кукольными домиками цвета засахаренного миндаля. Розоватые коттеджи с желтыми террасами группируются вокруг ярко-зеленой лужайки с маленьким прудом, в котором утки смогут разве что намочить лапки.

— Номер одиннадцать. — Мэдс распахивает дверцу и выскакивает. — Возьми что-нибудь, а я пока пойду и позвоню.

Я открываю заднюю дверь микроавтобуса и начинаю таскать коробки к дому. Приходится протискиваться между припаркованными машинами. Здесь вроде бы нет ничего странного, но мой взгляд падает на маленькую синюю «фиесту», которая стоит прямо напротив двери дома номер одиннадцать. Впрочем, и в ней нет ничего необычного — как и в наклейке на заднем стекле, с изображением рыбки. Но точно такая же машина у Ричарда. Вплоть до вмятины на крыле.

Только я тут ни при чем!

Странное совпадение — Ричарду нечего делать на девичнике в Бодмине. И потом, в машине лежат банки с краской, а не Библии или что там еще положено священнику. Хихикнув при мысли о Ричарде, приехавшем на девичник, я выбрасываю глупости из головы и принимаюсь помогать Мэдс. Та потягивает вино вместе с уже нетрезвыми девицами, а я вытаскиваю вешалку с бельем и раскладываю карточки для лотереи, мимоходом отметив, что Мэдс сделала две ошибки в слове «куниллингус».

Учитель всегда остается учителем.

Вечеринка что надо. Женщины охотно развлекаются — и еще охотнее тратят деньги: заказы так и сыплются. Мы относим товары в гостиную, так что гостьям никто не мешает любоваться гигантскими вибраторами. Мы с Мэдс едва успеваем записывать. Я изо всех сил желаю, чтобы сегодня подруга наконец скопила нужную сумму. Понимаю, мои жалобы однообразны, но тем не менее напряжение невыносимо. Я так мечтаю о тихой жизни.

И об Олли.

Мы с Мэдс сидим на кухне, занятые подсчетом денег. Я отчаянно пытаюсь не думать об Олли и сосредоточиться на записи заказов. Мэдс, надев очки и сосредоточенно высунув язык, считает на калькуляторе. Мы почти закончили, когда из комнаты доносятся радостные взвизги.