Все это произошло за долю секунды. Плешивый даже не успел издать потрясенный вопль. Но когда он заорал, незнакомец рывком поставил его на ноги, разрезал веревку на руках и ударил кулаком в живот, так что Плешивый сложился пополам. Затем снова в ход пошел нож и незнакомец разрезал веревки у него на ногах. Однако пока Плешивый хватал ртом воздух, тот, будто играючи, толкнул его. Плешивый полетел в пропасть, и Носу-картошкой, наблюдавшему за ними, показалось, что на какой-то миг он увидел совершенно ничего не понимающую рожу своего напарника. Плешивый рухнул на землю со звуком, который можно услышать, когда мешок с мукой отрывается от консоли для грузов и падает вниз на три этажа, прямо на мостовую.

Лицо незнакомца показалось из-за края обрыва. Он легонько повернул нож. Нос-картошкой еще немного сполз вниз. Он царапал ногтями скалу и чувствовал, как те ломаются, а один вообще был вырван. Боль парализовала всю левую руку.

– А… а… – стонал Нос-картошкой и безнадежно извивался всем телом. Глаза и рот его были широко открыты.

– Твой приятель спрятал где-то нож и полез за ним, – сообщил незнакомец. – Этим ножом он разрезал веревки-, которыми вы оба были связаны.

Незнакомец наклонился, держа нож в вытянутой руке, Нос-картошкой отшатнулся и сполз еще немного, а нож в это время коснулся веревок на его руках.

– А затем вы так торопились удрать, что попытались слезть со скалы прямо здесь, ну и сорвались вниз. Жизнь бывает сурова к таким круглым идиотам, как вы двое.

Нож крутнулся. Веки Носа-картошкой вздрогнули. Неожиданно нож, повернутый рукоятью вперед, оказался прямо у него перед носом.

– Возьми его, – дружелюбно предложил незнакомец.

«Не такой уж я дурак», – подумал Нос-картошкой, но правая рука уже схватилась за него – сработал извечный рефлекс убийц, уличных борцов и ночных домушников. Левая рука потеряла опору, Нос-картошкой одно короткое мгновение висел в воздухе, а затем услышал треск. Он не почувствовал боли, когда его голова ударилась о скалы, а душа все падала и падала, пока тени не поглотили ее.

Незнакомец выпрямился, посмотрел на свой нож и небрежно бросил его. Упав между недвижимых тел внизу, он тихонько зазвенел. Мужчина заметил, что остекленевшие глаза Плешивого смотрят прямо на него, а губы шевелятся, как у рыбы, вытащенной из воды. Судя по тому, в какой неестественной позе он лежал, позвоночник его сломался по меньшей мере в двух местах. Незнакомец пожал плечами. Время может о многом позаботиться, и делает это на удивление быстро. Так же, как и он: у него ушло совсем немного времени на то, чтобы устранить двух дураков, которые наверняка начали бы петь под пытками. Быстро и по существу. Конечно, удовольствия ему это не доставило. Были люди, платившие куда более высокую цену за свою глупость. Например, Равальяк. И были меры, которые вряд ли следовало принимать, ибо распоряжение об их принятии отдавал некий более могучий дух, – однако об этом он догадывался лишь после того, когда все уже было позади Например, отданный ему приказ лично преследовать Андрея а не поручать это дело безмозглой шестерке.

Генрих фон Валленштейн-Добрович осторожно спустился вниз, следуя по тому пути, который какое-то время тому назад избрал Андрей. Затем он сел на коня и направил его по следу подков, оставленных лошадьми Киприана Хлесля и Андрея фон Лангенфеля. Незаметно в его подсознании возник вопрос: как это Киприан, который в два раза старше его, и Андрей фон Лангенфель, ничуть не моложе его, да еще неуклюжий и худой, как жердь, сумели побороть двух мужчин, принадлежавших к сливкам пражских наемных убийц? Он услышал очень тихий голос Дианы, говоривший, что она скорее поставит на Киприана, если они с Генрихом вступят в схватку. Он стиснул зубы и попытался заранее порадоваться тому, что в скором времени убьет Киприана Хлесля. Во всяком случае он надеялся на это.

Мальчики ворвались в зал, два хихикающих и ликующих дервиша, бросились к замершей фигуре у окна, а за ними и Александра, которая, как только они вышли из экипажа, почувствовала напряжение, царившее в доме. Агнесс, обернувшись, тут же прижала к себе обоих сыновей, наперебой принявшихся рассказывать, что они ели в Вене, какие обещания им удалось выманить у бабушки с дедушкой и какие чудеса они увидели в столице Габсбургов, которую кайзер Маттиас сразу же после вступления на престол снова объявил столицей всего государства. Впрочем, они каждый год рассказывали одно и то же. Наконец Агнесс выпрямилась, и Андреас вместе с маленьким Мельхиором выбежали из зала, чтобы вновь отвоевать свой домашний очаг. Мать и дочь стояли друг против друга. Александра почувствовала укол, оттого что заколебалась, причем колебания эти исходили не только от нее самой, но и от ее матери. Затем они все же обнялись. Александра поразилась подавленности, которую она заметила в Агнесс и которая тут же передалась и ей. Высвободившись из объятий, она спросила:

– Где папа?

– В дороге, вместе с дядей Мельхиором, – хрипло ответила Агнесс.

– Я думала, он встретит нас.

– Разве я не встретила вас?

– Но ведь он знал, что мы должны приехать сегодня…

Взгляд Агнесс снова скользнул к окну. Александра неожиданно поняла, что мать стоит у окна с утренней зари.

– Мама, что-то случилось? – Девушка и сама удивилась, как тоненько прозвучал ее голос.

– Он должен был вернуться еще вчера.

– Подумаешь, одним днем раньше, одним днем позже… Нас тоже задержали, когда мы подъехали к Брюну, и…

– Я не поцеловала его на прощание, – перебила ее Агнесс.

Александра вздохнула. Все было, как всегда. Она и ее братья только что вернулись из двухнедельного путешествия, проведя в пути несколько дней, а мама беспокоится из-за того, что отец задерживается на один день. Само собой разумеется, что она опять была разочарована. Александра заранее предвкушала встречу с обоими родителями – хотя, если быть честной в большей степени с отцом. Рассказывать о своем путешествии Агнесс Хлесль было всегда сложно. Ее мать разрушала всю интригу, отвечая на вопрос «И как ты думаешь, что я сказала?» непременно то, что Александре так хотелось рассказать. Создавалось впечатление, что Агнесс читала мысли дочери. Однажды, когда Александра из-за этого полезла в бутылку, она, смеясь, объяснила, что они слишком похожи друг на друга, и попросила ее продолжить рассказ. «Видишь ли, – с улыбкой произнесла Агнесс, – у меня возникает такое ощущение, будто я снова становлюсь юной и все переживаю заново». Александре это тогда польстило, и все же – а точнее, именно из-за этой схожести – с отцом ей было проще с тех самых пор, как она перестала быть ребенком. Киприан всегда бормотал что-то, кивал или прищелкивал языком, когда она сообщала ему о своих переживаниях или находках. И хотя казалось, что отец думает о чем-то своем, на самом деле он очень внимательно слушал дочь и тем самым позволял ей абстрагироваться от происшедшего и заново обдумывать свои чувства.