Шрифт:
– Милая!
Александра, моргая, уставилась на мать. Она окоченела от холода и дрожала всем телом. Мумифицированное лицо карлика вынырнуло из ее воспоминаний, и к горлу подступила тошнота. Девушка с усилием сглотнула.
– Ты так металась и стонала… Тебе приснился дурной сон.
– Сундук… – пробормотала Александра.
Лицо Агнесс посуровело. Александра почувствовала, как рука матери гладит ее по волосам. Пальцы ее, казалось, онемели.
– Да. Твой отец рассказал мне, что вы там нашли. Кардинал говорит, что в сундуке были мумифицированные трупы двух придворных карликов кайзера Рудольфа. Они исчезли сразу после его смерти. Остальных в свое время нашли мертвыми-одного – на мостовой под городской стеной, других – в кунсткамере императора. Кто-то пустил слух, что карлик, который выпал из окна, Себастьян-как-там-его, убил остальных потому что они хотели разграбить кунсткамеру и не могли договориться, как поделить добычу. После этого он якобы выбросился из окна. Как бы там ни было…
– Но каким образом трупы оказались в сундуке?
– Этот вопрос сводит на нет всю версию о массовом убийстве и дальнейшем самоубийстве придворных карликов, не правда ли? – Агнесс безрадостно улыбнулась.
Когда Агнесс иронично комментировала что-то или каким-то иным способом давала понять, что она совершенно не соответствует образу других матерей их социального круга, Александра чувствовала, что ее тянет к ней, но при этом она ей чужая. В такие моменты в нейтральном существе под названием «мать» она видела личность по имени Агнесс Хлесль, у которой были собственные мысли, желания и взгляды на жизнь и которая частенько изумляла свою дочь. Александру околдовывала появлявшаяся вследствие этого возможность бросить взгляд в сердце матери, но одновременно она чувствовала возникавшую по той же причине дистанцию, которую нельзя было преодолеть лишь благодаря принадлежности к одной семье. «Мать» – это человек, который близок тебе просто потому, что так должно быть; но Агнесс Хлесль была женщиной, чью любовь и уважение еще надо было заслужить.
– Что кардинал искал в сундуке? – спросила Александра – и в ту же секунду вспомнила.
Вацлав, опустившийся на корточки рядом с сидевшей на полу Александрой и пытавшийся успокоить ее.
Ее отец, чей голос еще никогда не был таким бесцветным.
– Что ты наделал, дядя Мельхиор? Где библия дьявола?
Мельхиор Хлесль, растерянно шепчущий:
– Она должна была быть здесь. Рейхсканцлер… о нет… Епископ Логелиус… Господи, разве может проклятый Кодекс оказаться у розенкрейцеров? Но как такое могло произойти? У меня ведь был единственный подходящий ключ…
Андрей, который произнес:
– Спокойно, господа, спокойно. – И указал на молодых людей – Вацлава, неловко пытающегося утешить любимую, и Александру, уставившуюся на юношу широко распахнутыми, слепыми от слез глазами.
– Ничего, – ответила дочери Агнесс.
– Библию дьявола, – возразила Александра…
Лицо Агнесс побледнело.
– Мама… я ведь уже не ребенок!
– Мне было столько же лет, сколько тебе, и я тоже думала, что уже большая. Но я до сих пор просыпаюсь среди ночи с криком, когда она опять мне снится. Неужели тебе хочется, чтобы то, что ты только что пережила, повторялось каждую ночь?
– Что такое библия дьявола?
– Больше я ни на один твой вопрос не отвечу.
– Мама!
Агнесс подняла одну бровь. Она снова стала прежней, решительной и твердой Агнесс Хлесль, с которой Александра начинала препираться, как только та появлялась, и перед которой она казалась себе маленькой и слабой. Девушка стиснула зубы, почувствовав, что она не в состоянии снова ссориться с матерью. Слишком велико было только что пережитое потрясение.
Агнесс подошла к окну и раздвинула тяжелые шторы. К своему изумлению, Александра только сейчас поняла, что день уже в разгаре, и заметила, что мать была полностью одета Сколько же она спала или, точнее, как долго она пребывала в плену у кошмара?
– Это передали для тебя, – сказала Агнесс и подняла повыше свернутый листок. Она с трудом заставила себя улыбнуться. – У тебя есть поклонник, о котором мне ничего не известно?
Целых полсекунды на языке у Александры вертелся язвительный ответ: «Больше я ни на один твой вопрос не отвечу!» Но она слишком устала.
– Нет, – ответила девушка, забрала листок и повертела его в руках.
– Вся семья уже собралась внизу, – продолжала Агнесс. – Ты спустишься? Твоему отцу пришла поставка от булочника, за которого он вступился, потому что его права нарушали. У нас узкий семейный круг – на этот, раз никаких кардиналов. – Она снова натянуто улыбнулась.
– А дядя Андрей?
– У нас узкий семейный круг.
Александре вдруг показалось, что улыбка матери приобрела некое новое качество. В этой улыбке чувствовалась какая-то невысказанность. Похоже, Агнесс занимало то же самое, что теснилось в мозгу у Александры: белое пятно в истории жизни ее кузена, пребывание дяди Андрея в вечных холостяках, совершенно неподходящие чувства Вацлава к Александре, открыто написанные у него на лбу, будто впечатанные…
– Мы ждем только тебя, – добавила Агнесс.
Александра спустила ноги с кровати. У нее было такое ощущение, что все ее тело одеревенело. Она равнодушно провела ногтем под печатью и открыла письмо. Затем она впилась глазами в текст:
«Вы еще помните Брюн? Я с тех самых пор не могу забыть Вас. Курьер ждет Вас недалеко от Вашего дома. Если до того как колокола прозвонят полдень, он не получит от Вас для меня никакой весточки, я пойму, что Вы не испытываете того же, что и я, и оставшуюся жизнь проведу во мраке.
Целиком Ваш, Генрих фон Валленштейн-Добрович»