— Ух, и попал ты, милок, как кур в ощип.

— «Как кур в ощип» или «как кур во щи»? — интересовался будущий учитель словесности.

— А какая разница? — хихикала старушка.

После ее отъезда Носкову пришлось особенно туго. Готовиться к госэкзаменам и стряпать на четырех человек оказалось не так-то просто. К столу его, в отличие от бабки Польки, допускали, но он сидел как попугай на жердочке, в любую минуту готовый сорваться за салфетками или очередным соусом. Венценосная семья Копытовых обращалась к Роме исключительно по фамилии.

— Носков, не сучи граблями, — делал замечание генерал, — подай лимон и налей мне морсу, да смотри на скатерть не накапь.

— Носков, веди себя прилично, — вторила супруга, когда Ромыч тянулся за вторым куском хлеба.

— Носков, не чавкай, — упрекала теща, — а то писюн отчекрыжу.

— Да не чавкаю я, — оправдывался несчастный примак, но его голос тонул в пучине аристократического негодования.

Вот кто действительно чавкал, так это тесть. Казалось, это хряк-медалист, хлюпая и с шумом втягивая воздух, пьет чай и после каждого глотка делает так: «А-а-а-а!» Однако генералу замечаний никто не делал. Теща, распекающая Романа за плебейские манеры, вместо хлеба пользовалась пальцем, чтобы уложить на вилку остатки пищи с тарелки, а Нелька так вообще пукала за столом.

Еще одним пунктиком семьи Копытовых стали Ромины носки. То ли всплыла ассоциация с его фамилией, то ли просто из вредности, но все трое считали, что от его ног подванивает. Тесть, теща и жена все время подозрительно принюхивались — не пахнут ли Ромины носки. На каждый мелкий праздник вроде дня Святого Валентина или дня взятия Бастилии затюканный зять получал подарок в виде связки носков и упаковки душистого мыла. Рома менял носки по пять пар в день, постоянно принимал душ и дезинфицировал свои ступни всем, чем только можно, но все равно чувствовал на себе косые взгляды родовитых домочадцев.

В мае тесть и теща решили слетать на месяц в Кисловодск, «восстановить здоровье, подорванное зятем», как выразился генерал, а Анжелика и Роман остались за старших. Рома наивно подумал, что хоть немного переведет дух, но, как всегда, ошибся. Нелька целыми днями валялась на диване, принципиально не желая готовить и прибираться, так что все хозяйственные заботы опять легли на Ромины плечи. Носков летал по квартире с пылесосом, как умело выдрессированный Карлсон, одновременно проверяя, не подгорела ли пицца, и не убежал ли суп. В обязанности Нельки входила только стирка, то есть закинуть вещи в стиральную машину и нажать на кнопку «пуск», а доставал и развешивал их уже Роман. На вторую неделю их совместной жизни муж обнаружил резкое уменьшение количества носков, но не придал этому значения. На третью неделю падеж носков достиг критической отметки, менять их по пять пар в день уже не представлялось возможным. К концу месяца у Романа остались последние носки, и он решил проследить за женой, что же она с ними делает? Ест их, что ли? Он, как обычно, кинул свои носки в корзину для белья и сделал вид, что активно протирает пыль со стола, а сам стал подсматривать за женой в зеркало. Нелька, подпевая музыке в наушниках, кидала вещи в стиральную машину. Вот очередь дошла до его носков. Анжелика сморщила носик, взяла двумя пальчиками его карпетки и брезгливо выкинула в помойное ведро.

Рому качнуло в сторону, как будто ему съездили пустым мешком по голове. Он вспомнил бесконечные унижения, вахты у плиты и что до приезда Копытовых-старших осталось два дня. Ромыч, ни слова не говоря, покидал свои учебники и вещички в сумку, натянул кеды на босу ногу и убыл по направлению к общежитию.

— Носков остался без носков, — потешалась вся общага.

Ромыч на подколки не отвечал, он ел кильку в томате прямо из банки и от удовольствия шевелил пальцами ног. Носков чувствовал себя так, будто последние полгода мотал срок в колонии строго режима, а теперь наконец-то освободился.

Есть удивительные мужчины, которые не могут не жениться. Отрицательный опыт не только ничему их не учит, наоборот, подстегивает, не теряя времени, совершать новые безумства. Так и Рома Носков, едва дезертировав из прокурорского блиндажа, уже через месяц вкушал общегражданских радостей. Света Сошникова, вероломно брошенная им ради генеральской дочки, предъявила права на бесхозного Рому. Носков зачастил теперь уже в новую семью. Вечером приятели на голодный желудок, готовясь к госэкзаменам, обсуждали список блюд, подаваемых к столу для новоявленного жениха, и их мысль остепениться приобретала все более отчетливые очертания. На первое подавалась уха. Масляные пятна плавали в тарелке как самородки в реке Эльдорадо, осетрина таяла во рту, а домашний хлеб можно было смело сжать в кулаке, через секунду он приобретал прежнюю форму.

— А может, это не осетрина? — глотали слюни голодные приятели.

— А что же? Хек? Мойва? Тарань? — ввергал их в бездну отчаяния Роман.

— Может, хоть семга? — стонали соседи по комнате.

— Осетрина, — припечатывал Носков и переходил к обсуждению следующего блюда, — на второе подавались киевские котлеты. Это такие котлеты, где куриная косточка торчит из…

— Не надо объяснять, мы знаем! — рычали раздраконенные друганы, подозревая Рому в скрытых садистских наклонностях.

— На гарнир картофель пюре и сотэ из овощей.

После слова «сотэ» половина из присутствующих была готова сразу въехать Носкову в чавку, и только любопытство удерживало их от благородных порывов.

— А родаки у нее кто? — интересовались приятели.

— Папан — директор завода, а маманя — директор школы, — отчитывался Носков.

— Что же тогда она одета так бедненько?

— Почем я знаю? — пожимал плечами Роман. — И хата в Бирюлево убитая. Мамаша говорит, что в основных двух квартирах идет евроремонт, а эта гостевая. В нее смысла нет вкладываться.