– Во-от оно что. Если на гербе косая полоса, так и обслуживать не будете…

– Я уполномочен лишь помочь судьям определить тебе казнь, исходя из твоих же слов, – говорю я. – Пытка в точно отмеренной дозе помогает избавить человека от его вранья, хотя этим средством нередко злоупотребляют.

– Хельмут, – сказал Сейфулла, – в Сконде уже давно решили, что допрос с применением силы незаконен.

Я только отмахнулся.

– И для дворянина бесчестен, – с резкостью добавил Шпинель.

– Мальчик, – продолжил Туфейлиус, – я умею дарить жизнь, Хельмут – смерть, но честь твою спасти ни один из нас не в состоянии. Это твое личное дело.

– А если ты настроен лгать до победного, милорд, – в чем тут честь и достоинство твои дворянские? – добавил я.

Юноша отмолчался.

– Ну, я думаю, пощадят их, нежно любимых. Боли не причинят – кое-кто за это самое уже принял на себя гнев народный. Вешать тоже не будут, а просто лишат тебя твоей буйной головки. В отсечении этого органа есть нечто успокоительное и бесповоротное, ты не думаешь?

– Я имею право быть казненным моей шпагой, – произносит юноша.

– Ох, вот чего не советую. Даже у старинных трехгранных клинков вес не тот и удар слабый. Они же для уколов больше годятся, как и четырехгранники. А у тебя часом не новомодная… эта… рапира? Я всё-таки по определению человек с мечом, а не оса с жалом. Вот двуручник на тебя уже подобран прямо-таки отменный.

– Ну ладно тебе, уговорил, – он рассмеялся. – Когда встречаемся-то?

– Не знаю, но думаю – вскорости, – ответил я.

Надо держать себя так, будто для Шпинеля нет никакой надежды – иначе мы его не вызволим, а именно это подразумевает Сейфулла. Разговорить его невозможно, уже пробовал.

– Сказать тебе, как нужно вести себя на церемонии? – произношу я веско.

– Разве у тебя не будет подмастерьев или этих… магистратских служителей второго ранга? Да они мне и рыпнуться не позволят, уверяю тебя!

– Перед казнью нужно отрезать волосы, – почти приказываю я.

– Ой, нет, – отвечает он бойко. – Это единственное живое золото, каким я владею по наследству.

– Ну хорошо, попросим магистратского служителя, чтобы за них тебя придержал, когда будешь лежать на плахе. Видел, как именно это делают?

Гордо вздергивает шею.

– Не сподобился.

– А как тебе удобнее, чтоб я тебя взял, – ну, мой меч взял, – спереди или сзади?

Краснеет. Я ожидаю вспышки, но Шпинель только кривит сочные полудетские губы.

Я ухожу.

– Эй. – кричит он вдогонку, – распорядись там, чтобы мне в гроб опилок наложили побольше и посвежее!

– Он из наших вали, – говорит мне вечером Сейфулла, – святых и друзей Бога. Я иду по дорогам земли так, как он по дорогам жизни. Не задерживаясь нигде надолго.

– Это хорошо для медикуса, – отвечаю, – но не для рыцаря.

Хотя Шпинель, конечно, еще не рыцарь – выучки не прошел.

Наш Сейфулла удачно продал жеребенка, даже договорился, что тому подберут кормящую матку. Свою кобылу раздоил и пичкает меня сброженным молоком – редкая гадость, зато на диво укрепляет легкие и желудок. Золото врач обратил в иудейские бумажки, пригодные для путешествий, так называемые векселя. Клянется, что в любом городе, где имеется хотя бы один скондец или жидовин, их с охотой обменяют обратно на звонкую монету. Нам обоим, ибо между нами всё уже решено.

Я слушаю и думаю о своем. Потом говорю с лекарем, чтобы отточить мою мысль.

И вот, наконец, иду в магистрат с нашим проектом, который там принимают с некоторым смущением и без особой надежды на успех.

Я тоже не знаю, что из него выйдет.

– Милорд, ты ведь, можно сказать, из церковников?

– М-м?

– Ну, ведь «Шпинель» указывает на камень епископского перстня. У каноников и аббатов – аметист, у кардинала – рубин…

– А кроме того, на женщину, ведь само слово женского рода… Как «Мария». Так тоже мужчин называют. Герман Мария, Арман Шпинель…

– Ты, как я вижу, прямо-таки изысканно грамотен, в отличие от обыкновенных пажей и оруженосцев. Нам с Туфейлиусом нужен цехмейстер-секретарь. Законник.

– Быть подручным в палаческой команде? Да лучше умереть!

– Это от тебя куда как близко. Ну да, я предлагаю тебе нечто куда худшее, чем смерть. Платить своей жизнью за чужую жизнь – это легко, знаешь ли. А вот своей работой за работу другого? Тот, кого ты убил, – как раз судейский. Из чернильного племени.

– Ты не знаешь, что он сделал, – начинает и осекается.