– И знать не хочу. Неважно. Бог желал от него чего-то хорошего.

– А я хотел воззвать к Его справедливости.

– И допустил произвол. Потому что в нашем оторванном от святости мире и ордалия бессильна, и дуэль выродилась в простой бросок костяшек.

– В дуэли до сих пор находится место Богу.

– И человеческому мастерству, не так ли? Говорят, у того малого оно было повыше, чем у тебя.

Что он скажет теперь?

– Те, кто меня судил, были правы, – медленно отвечает Шпинель. – Но кроме случая – есть еще и предел человеческих сил, на котором открывается неведомое самому человеку.

Верно. Это был не просто поединок, но безумная надежда на Высший Суд.

– Ты так доверился Ему, – говорю я. – И Он тебе ответил. Ответил твоему смирению перед Его волей – но не твоей гордыне. Отчего ты не хочешь сыграть с Ним в эту высокую игру снова? И снова? И снова?

Шпинель всё-таки еще и церковник в душе.

– Я… принимаю, – говорит он с трудом.

Мы выиграли. Все трое.

Разумеется, мы уезжаем отсюда. Как может остаться в городе тот, кого видели рядом с палачом, кто даже опустился до того, чтобы наняться к нему на службу? И сам палач, который не прошел испытания? И вечный бродяга лекарь, что то ли навязался в эту компанию, то ли привязал ее к себе?

Туфейлиус купил мне каракового мерина, Арману достался крепкий буланый мул, по уверениям хозяина, на редкость спокойного нрава. Кобыла на дороге – это, знаете ли, для конских мужчин волнительно. Где невидимая жена Сайфуллы – снова неясно. Да, кстати, ради чего он прибрал к рукам скимитар-забияку и где меч теперь? У седла нашей Дюльдюль я его так ни разу не увидел…

В отличие от моего меча под названием «Древо» и длиннейшей тонкой шпаги, которой – наряду с кинжалом – украсился наш новый помощник. Как я и догадался, это почти что рапира с круглой прорезной чашкой, причем такая же нарядная и золотая, как сам Арман. Мул от нее явно не в восторге – его то и дело бьет концом шпаги по крупу; однако мальчик упорствует в ношении своего аристократического причиндала.

Кстати, во всем прочем Шпинель ведет себя тихо, и я знаю почему.

В первый же вечер я приказал, чтобы гонор с него посбить:

– Уж коли ты подмастерье, перетряхни в укладке мои носильные вещи. А то моль еще заведется. Девицы городские как раз лаванду сушат и в саше кладут, вот и проложи одежду этими мешочками.

И, всеконечно, он наткнулся на тот мой плащ. На его красную сторону.

– Это же четыре евангелиста, – говорит наш ученый мальчик. – Бык, лев, орел и ангел. Или просто человек.

Я хотел этого узнавания – и не хотел. Как наш Туфейлиус, предпочел, чтобы всё совершилось не по моей – Его воле.

А на следующее за вечером раннее утро, уже при выезде из главных городских ворот Фрайбурга, была встреча.

Женщина в дорогом лазурном плаще и синем капоре замужней дамы выступила из полутьмы и взяла моего скакуна под уздцы. Смугла, черноволоса, кареглаза, не так уже и молода, но хороша собой на удивление. И синева ей к лицу.

– Спасибо тебе, мейстер, благодарю тебя, хаким Сейфулла ибн-Якзан. Дайте в последний раз на сына посмотреть.

Марион. Дама Марион. Я-то представил себе некую блистательную гетеру, куртизанку, как бы повзрослевшую копию нашего Армана. Это что, сам кардинал был такой светловолосый красавчик в юности?

Тем временем мать и сын тихо и торопливо переговариваются, из рук в руки переходят тугие свертки: судя по форме, золотые динары, тонкое сменное белье, какие-то лекарства или просто памятки. Наконец дама де Лорм отпускает сыновнее стремя и подходит ко мне:

– Сын хочет, чтобы я отдала кольцо тебе, Хельмут.

Ну конечно. Всякие сувениры так на меня и сыплются.

Тяжелое, извитое серебряное кольцо, что годится мне разве что на мизинец, и в нем прозрачный коричневато-черный самоцвет. Горный хрусталь. Морион – как знак амазонки и охотницы, Девы Марион, что танцует у майского шеста в день Святой Вальпургии.

Мы в пути, снова пылит дорога под копытами наших скакунов, и я получаю возможность предаться своим не таким уж утешительным мыслям.

Ну, положим, я пригреб к нашей компании самого натурального дворянина и самого неподдельного ханифа. Первый едет с левой стороны, второй – с правой. Тоже, знаете, прибыль. Получил какой-то странноватый меч – скандинавский с подозрительно персидской надписью. Кто бы мне ее на норманнский перевел? Тоже нечто – безоружный в наше время что голый. Вот и Сейфулла оттого же спешит одеться во все стальное.