— Я говорю, Жиздра там, дяденька. — Я потянул Мурадяна за рукав. — Предатель он, Жиздра. Скорее…

— Придатыл? — Мурадян поправил кобуру. — Ну-ка, пошли, малшик… Пошли…

Перед колыхавшейся толпой мы остановились.

— Здесь, дяденька, — произнес я упавшим голосом. Да разве в этой чехарде отыщешь теперь Жиздру?

— А конкретно, малшик? Конкретно можешь? Где Жиздр? Примет запомнил?

— Приметы есть: пиджак коричневый, вельветовый. Разрез сзади. И фуражка серая, в крупную клетку. Сапоги…

— Ладно. Стой здесь, малшик. Здесь стой. — Мурадян поставил меня возле афишной тумбы и, придерживая рукой свою кобуру, смело нырнул в толкучку, как в воду.

Я ждал. Возле меня маячила толстая тетка в розовом сарафане. Растопырив пальцы, с которых свисали на резинках золотистые бархатные птички, она то и дело встряхивала руками, и птички дрожали. Казалось, будто они порхают в воздухе. И тетка все время пела нудным церковным басом:

С другой стороны бодрый старикан, похожий на гриб, в широкополой шляпе, как у бандитов в трофейных американских фильмах, продавал самодельные игрушки. Деревянные раскрашенные матрешки стояли перед ним на раскладном столике. Старик щелкал ногтем игрушку — она при этом не падала, а только покачивалась — и визгливо кричал:

И грозил нехорошим голосом:

Почти час я терпеливо слушал эти песенки, но Мурадян как сквозь землю провалился. У меня кружилась голова, сосало под ложечкой, а милиционер все не появлялся.

И я побежал домой. Был полдень, толкучка в самом разгаре, и я надеялся, что Жиздра так быстро не уйдет отсюда.

— Только бы Ленька был дома. Только бы Ленька… — бормотал я, как молитву, всю дорогу.

Мне повезло! Ленька сидел на кухне и чистил картошку.

— Жиздра на толкучке? — Ленька вскочил и притянул меня к себе. — Забожись, что не обознался!

Я обиделся и сказал, что божиться не собираюсь, а пойду лучше к Соловью, и мы вместе с ним побежим за Колей Непряхиным.

— Ша, Саша. — Ленька воткнул нож в картофелину и пошел в комнату.

Мы достали из-за шкафа Жиздрин «ультимат». Ленька развернул его и пробежал глазами:

— Так, Прокофий… Хай Гитлер, говоришь? Ладно, будет тебе сегодня хайль… Если, конечно, мой Санька не обознался.

— Да я его среди миллионов…

— Ладно, верю, верю. — Ленька свернул «ультимат». — Ты вот что: заскочи к Соловью — он, кажется, дома — и дуй вместе с ним к Привозу. И наблюдайте за толкучкой в четыре глаза. Головой мне отвечаешь, если уйдет. Понял? А я — к Непряхину. Одна нога здесь, другая там. Коля уже знает об этом субчике, я ему рассказывал как-то.

Ленька выскочил из дому. Я полез в шкаф за старыми ботинками. Хватит с меня и одного черного пальца.

Соловья дома не оказалось, и мне пришлось одному бежать к Привозу.

Вокруг афишной тумбы вертелся взъерошенный Мурадян. По его виду я догадался, что Жиздру он не нашел. Фуражка у Мурадяна съехала набок, портупея обвисла, а кобура болталась уже не на боку, а где-то сзади. Мурадян сердито ворчал, разыскивая кого-то глазами.

Я понял, кого он ищет. Обошел его сторонкой и начал вести наблюдение.

Жара расслабила людей. Толкучка теперь уже колыхалась намного спокойнее. Как мертвая зыбь. И вот из этого людского моря нам предстояло выудить Жиздру. «Ничего, — успокоил я сам себя, — сейчас Ленька приведет Колю…» Вдруг я услышал звуки балалайки и обернулся.

Неподалеку, окруженный редкой толпой зрителей, плясал известный всему городу сумасшедший Миша. Вообще-то он не плясал, а просто подпрыгивал поочередно то на правой, то на левой ноге и пел надтреснутым бабьим голоском:

Я подошел поближе.

Перед Мишей на земле лежала немецкая фуражка с длинным козырьком, а в ней кусочки хлеба, сахара, бублик и несколько папиросин. Денег в фуражке не было. Как говорил мой Ленька, Миша не понимал на деньги. Вот женщина в черной косынке порылась в кошельке и по незнанию опустила пятерку в Мишину фуражку.