— Нюня, — сказал я, увидев такое дело. — Распустила слезы. Чего это она, Лёнь?

— Ну какого ты черта зенки вылупил? — обрушился вдруг ни с того ни с сего на меня Ленька. — А ну, мотай отсюда!..

Я отскочил от него обиженный и недоумевающий. Что это с ним сегодня? Придирается все время. Вернулся я на свое место и сел рядом с пожилым солдатом. Он так же, как и остальные, все еще не мог успокоиться:

— Бис! Бис!..

Вдруг из-за простыней вылез Мамалыга и басисто откашлялся:

— Сейчас я прочту вам стихотворение о летчике Гастелло.

Публика притихла.

И Мамалыга прочел стихотворение о летчике капитане Гастелло. Хорошо прочел. С душой. И раненые хлопали смущенному Мамалыге. Правда, не так, как той девчонке с белыми сосульками волос, но тоже здорово хлопали.

С Ленькой моим творится что-то неладное: он вдруг ни с того ни с сего начал зачесывать волосы наверх. Никогда не обращал внимания на прическу — и вдруг наверх. Только у него не очень-то получается. Особенно над правым виском, где волосы топорщатся непокорным штопором.

Волосы у нас с братом одинакового цвета, не то пшеничного, не то каштанового. Зимой они темнеют, летом выгорают. И у меня волосы так же, как и у брата, тоже топорщатся над правым виском. Мама как-то объяснила нам, что это мне и Леньке, когда мы были совсем маленькими, волосы в этом месте бычок зализал. Оставила она нас, значит, в огороде одних на минутку, а бычок подошел и зализал. Вот они и топорщатся с тех пор. Я, правда, не очень-то в эту историю верю, но на бычка того не обижаюсь — мне этот вихор нисколечко не мешает.

И Леньке раньше тоже не мешал. А вот в последнее время стал почему-то мешать. Ленька теперь этот вихор заваркой из чайника поливает и голову на ночь платком повязывает. Но делает все это он втихомолку, украдкой. И спит, укрывшись с головой, чтобы мама не заметила его махинаций с прической. И мама, кажется, не замечает: у нее и без того дел на заводе хватает. Но я ведь вижу все эти Ленькины штучки-дрючки, я ведь не слепой.

Сегодня после обеда Ленька долго топтался перед зеркалом с расческой. Торчит вихор, и никакой заваркой его не уложить. Я посоветовал брату:

— Леня, ты его вазелином смажь или…

И, не выскочи я вовремя из комнаты, ходить бы мне с гулей на лбу: ботинок просвистел у меня над самым ухом.

Минут через двадцать Ленька тоже вышел из дому. Я предусмотрительно перебежал к садику и спрятался в кустах. Ленька постоял на углу, пошарил взглядом, разыскал меня и неторопливо зашагал в сторону Пироговской улицы.

Интересно, куда это он исчезает каждый день в это время? А что, если проследить? Ну и влетит же мне, если Ленька заметит, что я за ним шпионю…

Но я все же решился и, как только он завернул за угол, побежал вслед за ним.

Чтобы Ленька меня не засек, в случае если обернется, я держался от него на расстоянии и шел по другой стороне. Улицы были мне знакомы: Спортивный переулок, больница моряков из красного кирпича, новое серое здание… Так ведь это же Ленькина школа! Помню, еще когда мы приходили сюда в начале учебного года, школа не была достроена, и пленные немцы под командой Коли Непряхина вставляли в классах рамы, стекла. А вон в той деревянной будочке продавали конфеты-тянучки. Полдня можно одну жевать, пока челюсти не устанут.

В школу Ленька не вошел. Он постоял у входа и, спросив у первого встречного, который час, перешел на противоположную сторону, сел на цементированный отвод водосточной трубы и стал ждать. Я тоже притаился за углом на корточках.

Сидели мы так минут пятнадцать. Мне, правда, несколько раз приходилось вскакивать и прятаться в подъезде ближайшего дома: Ленька поднимался и прохаживался до угла, заложив руки за спину и посматривая на окна школы.

Прозвенел звонок. Из школы высыпали ребята. И вдруг вижу, мой Ленька улыбается во весь рот, а к нему через дорогу бежит девчонка с портфеликом в руках. Я, конечно, опешил. Ленька — и вдруг девчонка?! А Ленька как ни в чем не бывало взял у нее портфелик из рук, и они пошли рядышком.

Девчонка была в синем платье и легкой защитной курточке. И волосы ниспадали ей на плечи белыми, выгоревшими на солнце сосульками. «Так ведь это же та самая плакса из госпиталя! — узнал я ее. — «Синенький скромный платочек». Ну да, она!»

Нет, это никак не укладывалось у меня в голове: Ленька — и вдруг девчонка! А они шли себе по улицам, и Ленька (мой Ленька!) помахивал ее портфеликом.

На Пушкинской, как только они вошли в тень каштанов, девчонка вдруг ни с того ни с сего взяла Леньку за руку. И Ленька даже не попытался отнять своей руки. Так они и шли через всю Пушкинскую до самой Дерибасовской.