Вскоре случилось еще одно событие.

Как-то под вечер сидели мы во дворе на бревнах возле Лаокоона: я, Мишка, Оська и Валерка Берлизов. О чем говорили, не помню. Только вдруг видим, во двор к нам входит высокий военный моряк в капитанской фуражке, с чемоданчиком. И шинель через руку.

Моряк, прихрамывая, вошел во двор и остановился. Сердце у меня учащенно забилось: «А вдруг?.. А что, если?..»

Нет, это был не мой отец. Я в этом убедился, когда моряк подошел к нам поближе.

— Здравствуйте, ребята!

Притихшие, мы сидели на бревнах, а он внимательно рассматривал каждого из нас. Затем огорченно вздохнул и повернулся было уходить, но тут Валерка Берлизов как заорет:

— Папка! — и к нему на шею. Чуть с ног не сбил.

В тот вечер мы долго слонялись без дела по двору. Несколько раз даже поднимались на третий этаж к двери Берлизовых, прислушивались, но Валерка так и не вышел.

В школу на следующий день Валерка тоже не пошел. И во дворе он появился только после обеда. Мне сразу не понравилась его довольная, хвастливая физиономия.

Кроме меня, во дворе были еще Мишка и Оська Цинклеры.

Валерка подошел к нам, часы какие-то в руках вертит. С черным циферблатом часы.

— Ага, а у меня компас!

— Не компас, — говорю я, — а компас! Дай посмотреть.

А он не дает.

— Только в моих руках. Еще разобьете.

Мы, конечно, разозлились.

— Иди ты со своими руками знаешь куда?! — пошли сели на бревна у Лаокоона.

Валерка опять к нам:

— А у меня батя капитан третьего ранга! Гвардейский! — и языком прищелкивает.

Я в конце концов не выдержал:

— Па-адумаешь… А у меня батя полковник!.. Он хоть и не моряк сейчас, зато «катюшами» командует! Вот!..

— «Катюшами»? — недоверчиво переспросил Валерка. — Полковник?

— Полковник! — смело подтвердил я. Я-то ведь знал, что у моего бати всего-навсего две маленькие звездочки лейтенанта, а добавил: — Вот он вернется, увидишь.

— Хе! — скривился Валерка. — Так ведь он же еще на фронте, а на фронте… Война ведь… — Валерка запнулся, видно, понял, что хватил через край.

А я с минуту стоял ошеломленный, потом почему-то тихо не то спросил, не то вскрикнул:

— Как?! — и пошел на Валерку.

— Да нет, я ничего… Я просто… — начал отступать он. — Я просто говорю, что на войне всякое может случиться… На войне…

Нет, я не дал ему договорить.

— Гад! — закричал я не своим голосом.

Какая-то сила подбросила меня, и я со всего маха двумя руками ударил его в грудь. От неожиданности Валерка упал. Прямо перед собой я увидел его ненавистную испуганную морду и стал царапать, колотить по ней что есть силы.

Но мне было девять лет, а Валерке — одиннадцать. И весил я к тому же почти вдвое меньше его. Так что через минуту положение изменилось: Валерка сидел у меня на спине и старательно вдавливал мое лицо в пыль. Кричать я не мог, и мне оставалось только отчаянно дрыгать ногами, что я и делал.

Вдруг я услышал над собой оглушительное «трах!» — и Валерка очутился рядом со мной, на земле. Засыпанными пылью глазами я смутно различил над собой старшего брата и опять, не раздумывая, бросился на своего врага.

Валерка визжал, точно поросенок, и полз в сторону парадного. А я дубасил его руками и ногами до тех пор, пока Ленька не оттащил меня и не унес домой.

Вечером Валерка привел к нам отца.

Мама, как назло, была дома.

— Садитесь, садитесь, — обрадованно засуетилась мама. Она ведь еще ничего не знала, не догадывалась.

Мы с братом почуяли грозу и забились в угол, в тень.

Берлизов сел. И Валерка тотчас же забрался к нему на колени.

Теперь, когда свет хорошо освещал Валерку, я увидел фиолетовый фонарь у него под левым глазом, царапины на шее и остался доволен своей работой. «Не будет болтать чего не следует, кабан толстопузый. А отца его я ничуть не боюсь», — успокаивал я себя, плотнее прижимаясь к Леньке.

Но Берлизов, по всему видно, и не думал ругаться. Он разговаривал с мамой и сначала даже как будто не замечал нас.

— Тяжело, наверное, с двумя?

Мама говорила, что тяжело, но кое-как перебиваемся. Потом вздохнула и сказала:

— Ничего, выдержим. Скорей бы только отец наш вернулся.

— Вернется, — уверенно произнес Берлизов, и я почувствовал, что он хороший, добрый человек.

Видно, Ленька почувствовал то же самое, потому что начал медленно подступать к столу. Я за ним.