Люся увидела себя старой и одинокой. Очень старой и очень одинокой. Вот она бредет одна, в метель, потому что глобальное потепление – это чушь, точнее, жестокая правда состоит в том, что глобальное потепление обернулось глобальным похолоданием, потому что от таяния льдов в Антарк... в Антарктиде?.. ой, нет, в Антарктике, точно!.. в общем, Гольфстрим перестал быть теплым течением и подули злые ветры, и все вокруг застыло, времена года перепутались, и Люся совсем одна, бредет, несет за плечами груз прожитых лет, а острые мелкие льдинки колют ее старое лицо...

– ...Какое вино будем пить – красное или розовое? – спросил Лёша, плохо пытаясь сделать вид, что ничего не случилось.

Не прокатит у него этот трюк, но полбалла ему можно поставить в зачет. Люся, конечно, не глядела в его сторону, но уши навострила и глазки вытерла. Хотелось есть.

– Лю. Ну я прошу прощения у тебя. Я не знаю за что, но все равно...

– Ты никогда не знаешь...

– Пойдем. Пойдем в комнату. Там елка. Новый год придет туда, где елка.

Лю вытерла слезы. Лю решила вернуться. Барханы и верблюды подождут. Они поедут туда вместе с Лёшей.

Вино было пьяное. Оливки крупнокалиберные. Рыбка – м-мм...

– Шампанское опять останется недопитое.

– Да и ладно...

– А вино неплохое, да? Такое терпкое, не «пустое».

– Нет, не плохое.

Это была их фирменная семейная шутка. Однажды, покупая виноград у армянской женщины, они спросили у нее: «неплохой виноград?» Они хотели услышать уверения, что он хороший, а та почти обиженно ответила: «нет, не плохой!..»

– Я люблю тебя.

– Я тоже тебя люблю.

Лёша был свято убежден, что чокаться бокалами с новогодним шампанским нужно ровно после двенадцатого удара кремлевских курантов и никак не раньше, поэтому они снова чуть не поссорились.

– Знаешь, что я думаю, – сказала Люся.

– Что? – сказал Лёша.

– Я думаю, что нам не хватает впечатлений. Нам надо куда-нибудь поехать.

– Поедем, Лю. Обязательно поедем.

– Когда?..

Лампасик спал в шапочке Деда Мороза или Санты: кто тут у нас главнее – уже и не разберешь, чья это вульгарная красная шапка за пятьдесят центов с белым помпоном, так все перепуталось! В большую шапку как раз поместились задние лапы и одно ухо на круглой башке: наигрался Лампас и уснул, свернувшись теплым кренделем.

Шапку принес Андрюша Раздуев, а до полуночи обещался быть сам, чем немало смутил Бэллу: с Андрюшей, конечно, хорошо, но вдруг проснется Стас и придет, проснется-то он незнамо где, а придет к ней – что она будет делать тогда?

– Лампасик, вставай! Новый год проспишь!

Бэлла уже выбрала из двух вечерних платьев то, в котором ей было не так больно от упавших крыльев за спиной: «Ты снимаешь вечернее платье, стоя лицом к стене. Где твои крылья?..» Бэлла достала из пакета курицу-гриль. Из магазина. С крыльями. Эстергази ее никто не называл, но два крыла и две ноги были в наличии. Бэлла достала из холодильника китайские мандарины. Две бутылки шампанского приветственно блеснули фольгой на горлышках.

Позвонил папа. Шампанское приобретало нужную температуру. Бэлла даже надела платье. Позвонил Андрюша. Поздравил с наступающим. Сказал, что у него все лицо в пятнах. Это ветрянка.

Белка не знала, плакать ей или смеяться: мальчика догнало детство, а ее детство давно прошло, впрочем, это правильно, что он не придет, вдруг придет Стас, но он ей даже не звонит, никто не придет, никто! никогда! никому она не нужна!

«...Где твои крылья, которые нравились мне?»

Почему она раньше не слышала эту песню «Нау»?..

Телефоны молчали все. У соседей сверху завыла собака. Это означало, что семейство «верхних» празднует Новый год не дома. А все прочие звуки радостного оживления в тонкостенном многоэтажном скворечнике не могли заглушить печальную песнь брошенного животного.

Обычно, когда Бэлла распевалась, занимаясь вокалом дома, собака соседей сверху подхватывала ноты и завершала ариозо. Иногда она, собака, затягивала самостоятельно, «отвечая» на телефонные рулады в отсутствие хозяев, тогда Белка просто сходила с ума от этого воя, ну а от такого дуэта сходили с ума и лезли на стену все остальные соседи.

Идти куда-то из дома было поздно. Сжимая в ладони притихший мобильник, уставившись на мандарины неправильного цвета, Белка ощутила странное сходство – не с мандаринами, нет – и поняла, что она сейчас тоже будет выть.

Бэлла разлепила накрашенные ресницы и ощутила неприятное покалывание под правой лопаткой. Саднило. Органза впивалась в кожу холодным металлом. Расстегнутое, но не снятое до конца платье не смотрелось в дневном свете зимнего дня, который изготовился уйти в серые сумерки.