Павел Петрович отлично знавал отца Валова, старого полевского золотоискателя и рабочего завода. Он справляется о старшем Валове:

— Сейчас-то где? Жив?

— Председательствует в колхозе.

Между Бажовым и председателем РИК’а — бесконечные разговоры, масса волнующих обоих тем, общие интересы.

Но сегодня Валову не повезло. Хвалился, что знает все окрестности Полевского, в том числе и дорогу на Церковник, как свои пять пальцев, а заехали поглубже в лес — сбился, потерял ориентиры и никак не может их найти. Он смущен, озабочен, с загорелого лица льет пот в три ручья. Валов сидит позади шофера и, рискуя ежеминутно вывалиться из машины, всем корпусом переваливается через борт, зычно, слегка хрипловатым голосом командует, указывая рукой:

— Давай туда! Сейчас Туранова гора откроется, там недалеко!..

Проходит полчаса. Дороги почти никакой, проехали уже не одну, а пять гор, но Церковник как сгинул. Валов не унывает:

— Как раз Туранову гору-то с другой стороны охватили!

Через десять минут:

— Кажись, последняя горушка…

Еще через четверть часа:

— По средней дороге угадали…

На Церковник, однако, никак не угадаем. Николай Дмитриевич нетерпеливо ерзает на сиденье, с досадой поглядывает на Валова. Павел Петрович прячет улыбку в усах и бороде.

Наконец машина останавливается. Впереди завал, проезд закрыт. С обеих сторон возвышается сплошная стена молодого осинника, ольхи, березы; над головой щебечут птицы; блестит роса на листве. Валов выскакивает из машины:

— Дай оглядеться. Ключ должен быть… — Потом решительно бросает: — Пошел на розыски. Кричать буду, значит, ехать надо!

Уходит, долго не возвращается.

— Сколько лет здесь не бывал, — произносит Павел Петрович. — А помню, все избегано было…

— Забыл Валов, — с сердцем говорит Николай Дмитриевич.

— А я не забыл, — невинно замечает Павел Петрович.

— А именно?

— А я и не знал.

У него отличное настроение, и он часто шутит, оставаясь серьезным в то время, как другие смеются. Неудача Валова и вызванная этим задержка не огорчает, а веселит его.

Издали доносится крик:

— Нашел ключ-от! Напился-а-а!

— Сходить и мне напиться, — говорит Николай Дмитриевич, вылезая из машины.

— Лягушек в живот напускать, — замечает Павел Петрович.

— Что такое?!

— Из болота напиться…

…Вот, наконец, Церковник. Небольшое лесное озерко, заросшее осокой и рогозом. На воде плавают кувшинки, в воздухе шуршат стрекозы, перепархивают бабочки. Неподалеку скалистое нагромождение каменных глыб — точно ощеренная пасть сказочного дракона. Цепляясь корнями за трещины в камнях, тянутся вверх стройные молодые сосны.

Озеро искусственное. Образовалось на месте выработки: мыли золото. По свидетельству старожилов все, кто работал здесь, должны были отчислить 40 процентов от добычи на постройку церкви. Церковь не построили, деньги, конечно, исчезли. Прииск заглох. Так и осталось, как память об этом жульничестве, название «Церковник»…

Всюду, куда бы ни поехал здесь, натыкаешься на следы заброшенных старательских работ, на заросшие отвалы «пустой» породы, рытвины и ямы искусственного происхождения. Есть и свежие — золото продолжают «мыть» то там, то сям.

Сколько труда отдано той земле, сколько «вбухано силушки» — кто сумеет подсчитать?

В лесу, в глухомани, старые шахты — место изуверской расправы белогвардейцев в годы гражданской войны с революционными рабочими. Рабочих заставляли самих прыгать в эти черные дыры, откуда несет могильным холодом. На опушке — скромный мраморный обелиск, установленный полевскими тружениками на месте гибели своих братьев по классу, отдавших свои жизни за торжество социалистической революции. В низинке, через километр, приютилась промывочная фабрика. Поодаль от нее старатели крутят вороток над шурфом. У самой дороги лежит пузатый тяговый барабан (их еще применяют некоторые старательские артели там, где золото залегает на большой глубине) и еще что-то такое, в чем разберешься не сразу.

В земле, рядом с дорогой, выкопано неглубокое, но вместительное квадратное углубление. В нем лежат два бревна. Концы их соединены поперечинами, а под середину подсунута толстая железная труба, так, что бревна образуют подобие какого-то неуклюжего коромысла. На одном конце этого коромысла сделан мостик, на котором может свободно уместиться телега, на другом конце, на жердях, навалена куча камней и несколько гирь. Уж не весы ли это?

И впрямь — весы. Старинные, сделанные по дедовским образцам, старательские весы для взвешивания руды.

— А ну-ко, попробуем взвеситься! — сказал Павел Петрович, ступив на мостик. Мостик даже не дрогнул.

Встал второй человек — тот же результат. Третий бок о бок с первыми двумя — и после этого коромысло даже не качнулось…

— Да-а, — задумчиво протянул Павел Петрович. — Тут надо грузовик ставить, тогда, возможно, почувствуется…

…К вечеру, на закате солнца, мы в деревне Полдневой.

В районе Полдневой — истоки знаменитой уральской красавицы реки Чусовой. Только не узнать ее здесь: тиха, смирна, ни скал — «бойцов», ни стремительных «переборов». Русло узкое, заиленное, невысокие берега густо поросли кустарником.