День был ясный, ослепительный, наполненный громкими, резкими звуками. Я так долго провел в темноте, что глазам было больно, солнце обжигало кожу.

И все-таки воздух и все вокруг было каким-то хрустальным. Я пересек мост, чувствуя легкость, невесомость. Люди, встречавшиеся мне, наоборот, казались толстыми и неуклюжими. Я чувствовал к ним расположение. На середине моста я вдруг понял, что еще ни разу за этот день не вспомнил о своей и чьей бы то ни было расе. Белые, черные, желтые — для меня все были теперь одинаковы.

Я обругал себя и попытался увидеть все в свете политической и расовой ситуации, прекрасно мне известной. Я убеждал себя, что заточение притупило мое ощущение реальности, что Джулия лишила меня способности трезво смотреть на мир.

Но как я ни старался, не мог разглядеть пороки в идущих по своим делам мужчинах и женщинах. А Джулия… ее лунные глаза и легкий акцент не вызывали ни злобы, ни страха, ни обиды, ни желания отомстить.

Я шел, с каждым шагом чувствуя себя счастливее и беззаботнее. Вселенная пела радостный гимн жизни и судьбе. Птицы, насекомые, даже химические ароматы в воздухе пробуждали во мне ностальгию по тому, что ушло в прошлое, но осталось в памяти чувств.

На ходу я смеялся и даже слегка пританцовывал.

Я решил дойти пешком до Гарлема, до нашего центрального здания.

Идя по многолюдной Пятой авеню, я чувствовал себя принцем. Все вокруг были моими не ведающими о том подданными, а я — их милостивым монархом. А среди них — здесь и там — я видел кольца света, вроде того нимба, что предупреждал меня об «опасности знания».

Когда я дошел до Центрального парка, песнь, звучавшая в небе, стала истошной. Небо кричало, но меня это не тревожило. Деревья шептали о том, какие они старые и тяжелые. Они тоже шли — в обратную сторону, навстречу мне. Моя кровь гудела, голова начала кружиться, пришлось даже сесть на скамейку.

Я улыбался прохожим. Некоторые из них поглядывали на меня с тревогой. Давным-давно, неделю назад, я сказал бы, что это оттого, что я чернокожий, что у моей расы свои цели и задачи, но теперь я объяснял это лишь тем, что они не могут понять новизны, текущей в моих жилах.

Солнце изнуряло меня, и я решил встать. Лишь в этот момент я осознал, как ослабел. Я упал лицом вниз. Боль я не успел ощутить, потеряв сознание до того, как ударился об асфальт.

Где-то далеко садилось солнце. Оно в последний раз вскрикнуло над горизонтом, после чего над миром разлилась такая полная тишина, что я выскочил из сна, будто на меня вывалили сто фунтов льда. Я спрыгнул с больничной кровати и выглянул из окна в распускающиеся сумерки.

— Что с тобой, парень? — спросил кто-то.

Я обернулся и увидел, что это один из шестерых мужчин, лежавших в палате. Он был белый, с седой бородой и темными, хотя тоже седоватыми усами.

— Как я сюда попал? — спросил я.

— Тебя приволокли. Мы думали, ты мертвый.

Я был все в той же одежде. Восторг дня сменился конкретностью ночи. Меня охватило волнение, в котором были мрак и угроза.

Я оказался на улице, не успев понять, что я босой. Но прикосновение к бетону и асфальту не причиняло мне неудобства.

Я направился обратно в парк и там начал свою охоту.

Это была смуглая женщина, она шла по тихой аллее. Она не источала страха. Проходя мимо, я обхватил ее за талию, притянул к себе и укусил, вонзив ей в шею нижний зуб, которого у меня раньше не было. Это всего лишь небольшой укол, маленькая ранка от него заживает очень быстро. Она сопротивлялась секунд восемь, а потом я почувствовал, как ее рука стала гладить мой затылок.

— Кто ты? — прошептала она. — Что ты со мной делаешь?

Ее кровь медленно текла мне в рот. Это была самая восхитительная, самая питательная пища, какую мне доводилось пробовать. Жареное мясо, масло, густое красное вино — все, что боги вкушают на самых своих священных праздниках, — все было в ней.

— Скажи, — слышал я ее дрожащий шепот, — что со мной происходит? Я чувствую это везде… — и она прижалась ко мне всем телом.

Я пил и пил, еще и еще.

Она рассказывала мне о себе, пока мимо нас проходили люди, думавшие, что мы любовники, которые не могут дождаться уединения.

Я вкушал ее живительное сокровище, а она нашептывала мне свои тайны. Я узнал о ее желаниях, разочарованиях, попытках любви и ошибках, — они втекали в меня вместе с ее кровью. Каким-то закоулком ума я понял, что пью не только жидкость из ее жил, но и самую ее душу.

Наслаждение длилось четверть часа, а потом зуб вдруг убрался обратно, причинив боль. Я отстранился от нее, и она протянула ко мне руку.

— Кто ты? — спросила она.

— Ювенал Никс.

— Что это было? — Она потрогала шею пальцами правой руки.