Ничто в ее поведении не напоминало о том, что она совсем недавно собиралась свести счеты с жизнью.

Я был так возбужден общением с нимбом и спасением человеческой жизни, что не сразу оценил силу ее аромата. Ее кровь содержала букет, с которым я прежде не встречался. Я ощутил первобытное влечение. Мне стоило больших усилий не впиться в нее прямо там, в кафе.

— Вы поэтому пытались убить себя? — спросил я.

— Тарвер все время хандрит, — ответила она. — Тупо слоняется по дому, когда не на работе, к тому же завидует, что я пишу. Стоит мне взяться за кисти, всегда находит повод, чтобы помешать. То ему нужно мое внимание, то в доме что-нибудь не так. Начинает ныть про неисправную сантехнику или неоплаченные счета — только бы отвлечь меня, только бы я не жила своей собственной жизнью, которая ему покоя не дает.

— Вы не ответили, — сказал я.

— Я не обязана отвечать вам, Ювенал. Что это за имя такое странное?

— Когда-то я тяжело заболел. Одна женщина спасла мне жизнь, а потом предложила мне новое имя — Ювенал Никс.

— С чего?

— Это значит Дитя Ночи.

— Похоже на заглавие стиха.

— После болезни у меня аллергия к дневному свету. Я слабею, если выйду на улицу в солнечный день. А если пробуду под солнцем долго, теряю сознание.

— И сыпь бывает? — спросила она. Она улыбалась — а ведь часа не прошло после ее попытки самоубийства.

— Нет, но у меня и на яркий лунный свет что-то вроде аллергии.

— Ну-ну… И это называется выздоровел?

— Вполне. Я знаю, как следует жить, и каждую ночь переживаю экстаз.

Это была правда, хотя до того я никогда не говорил об этом. Я не был обречен, я не был инвалидом. Не скучал по семье и друзьям. Моя давняя жизнь казалась мне жизнью лабораторной крысы, которую исследователь заключил в лабиринт. Мой пол, моя раса, замкнутые круги моего существования, — все это были цепи смертности, узы, вызывавшие у меня содрогание.

— Экстаз? — пробормотала она.

Я взглянул ей в глаза и понял, что люблю ее. Ее дыхание источало аромат продолжения рода.

— Почему ты прыгнула? — спросил я.

— Просто все как-то сошлось, — сказана она обыденным тоном. — Не хотела возвращаться домой к Тарверу, поняла, что больше никогда не буду писать.

— А нельзя было просто уйти от него?

— Это бы его убило, и убийцей была бы я.

— Значит, ты сделаешь это опять?

— Вряд ли, — задумчиво ответила она.

У Иридии была темно-бронзовая кожа и большие миндалевидные глаза. Волосы золотисто-каштановые, густые, стянутые в косу, напоминавшую толстый канат.

— Почему? — спросил я.

— Потому что я верю в судьбу, а ты спас меня в самый последний момент, когда я уже сдалась.

— Ты больше не захочешь умереть, потому что я тебя спас?

— Не только потому, что спас, — сказала она, протянула руку через стол и взяла мою ледяную кисть. — Я ведь уже спрыгнула. Уже почувствовала невесомость. Я уже отдалась смерти, а ты поймал меня и спас.

Мы взглянули друг другу в глаза, и я понял, что пропал.

— Ты откажешься от солнца? — спросил я.

— Ни за что, — ответила она. — Я акварелист, и мне надо питать мою душу.

— Но ты же хотела умереть, — возразил я.

— Больше не хочу.

Именно в этот момент я стал хозяином своей жизни. Мне вдруг стало совершенно ясно, как все было до этого. Двадцать два года я существовал как человек, идущий предписанным ему путем. Я принадлежал к определенной расе, имел гражданство, язык. Я был таким, каким создал меня внешний мир. Потом появилась Джулия, и я стал тем, что сделала из меня она. Моя суть была столь незначительна, что трансформация разорвала в клочья папиросную бумагу моей личности. Я даже имя свое не сберег. За все пятьдесят пять лет я ни разу сам не сделал выбора. Я всегда был ведомым, меня творили чужие руки. Даже мое юношеское увлечение политикой было результатом бездумного стремления принадлежать чему-то.

А Иридия нашла свое истинное «я» просто и непринужденно, изменив направление движения, когда увидела свет в другой стороне.

— Ты пойдешь сейчас ко мне? — спросил я.

— Утром мне надо будет вернуться к Тарверу.

— Хорошо.

Больше всего на свете я хотел укусить Иридию, чтобы превратить ее из человека в юного хищника. Когда мы целовались, а потом совокуплялись, клык в моей нижней челюсти дрожал, и все-таки я не решился выпустить его наружу.

Интуитивно я понимал, что если обращу ее, мы должны будем расстаться. По той же причине Джулия покинула меня до того, как я вошел в полную силу. Аромат любви губителен для нас. Производя на свет детей, мы вынуждены пожирать их.

Мой голод был похож на зияющую пропасть, в которую прыгнула Иридия с Бруклинского моста. Ведь я никогда не встречал подобного себе. Мы большая редкость. Наша любовь на самом деле есть голод, и для нас, как для наших человеческих предков, самая желанная добыча — мы сами.

— Как твое настоящее имя, Ювенал Никс? — спросила она среди ночи, после нескольких часов любви.

Мне пришлось вспоминать, прежде чем я произнес, запинаясь:

— Джеймс Тремонт из Балтимора.

— Ты как будто не уверен в этом, — сказала она, целуя меня в пупок.