— Понимаешь, ты — в прямом смысле действующее лицо книги, твое главное предназначение — давать толчок сюжету. Я же скорее персонаж-резонер, моя задача — разъяснять, обнажать глубинный смысл повествования. Но ты, я вижу, совсем запутался. Давай-ка ненадолго выйдем из моей истории.

И так же легко, как перелистываешь страницу, Юрген обнаружил, что стоит посреди прекрасного сада, озаренного золотыми лучами вечернего солнца. Король Муммельзее восседал на стуле, который при всей его простоте и неказистости напоминал трон — собственно, трон, какой приличествует королю-философу.

— Весьма тонкое наблюдение, — откликнулся король, хотя Юрген ничего не произнес вслух. — Возможно, если направить тебя в правильную сторону, из тебя еще получится персонаж-мыслитель… Мы в саду моего дорогого друга доктора Вандермаста [44] , в Зайане, где всегда ранний вечер. Здесь мы с ним часто и подолгу дискутируем об энтелехии, эпистемологии [45] и прочих маловажных преходящих материях. Доктор любезно удалился, чтобы мы могли поговорить наедине. Сам он проживает в книге под названием… Впрочем, какая разница! Этот сад — одно из зачарованных мест, где мы можем с безмятежным сердцем беседовать об устройстве мира. Собственно, атмосфера здесь такова, что мы вряд ли могли бы заняться чем-либо другим, даже если бы очень постарались.

Перед Юргеном внезапно появилась колибри — зависла, словно суетливый пернатый изумруд. Юрген протянул палец. Птичка не стала присаживаться, просто парила в воздухе, торопливо молотила крыльями, и Юрген кожей ощутил деликатный сквознячок.

— Что за диво? — спросил он.

— Всего лишь моя дочка. Она не появляется в этой сцене, но все же желает сообщить нам, чего ей хочется. Образно выражает свои чаяния. Спасибо, милочка, а теперь лети.

Король хлопнул в ладоши, и птичка исчезла.

— Если покинешь наше выдуманное королевство, ты разобьешь ее сердце. Но не сомневаюсь, однажды к нам забредет другой герой, а Посейдония, девушка-выдумка, никогда не учится на горьком опыте и не ожесточается против тех, кому она им обязана, — против мужчин. Она бросится в его объятия столь же искренне и пылко, как в твои.

Юрген ощутил вполне простительный укол ревности, но постарался преодолеть себя. Он поинтересовался:

— Ваше величество, мы с вами сейчас только теоретизируем? Или у нашей беседы есть практический смысл?

— Сад доктора Вандермаста — место особое. Если бы ты пожелал окончательно покинуть наш мир, не сомневаюсь, это было бы легко устроить.

— А смогу ли я вернуться?

— Увы, нет, — произнес король печально. — На одну жизнь достаточно одного чуда. Осмелюсь добавить, что ни ты, ни я, строго говоря, даже одного чуда не заслужили.

Юрген подобрал с земли ветку и стал расхаживать взад-вперед между клумб, сбивая головки самых высоких цветов.

— Значит, я должен решать, не имея никаких сведений? Слепо броситься в бездну или навеки остаться на ее краю, мучаясь сомнениями? Вы верно говорите: моя жизнь — сплошная череда услад. Но могу ли я удовлетворяться этой жизнью, если знаю о существовании другой и не ведаю, что это за жизнь такая?

— Успокойся. Если только за этим дело, давай посмотрим, что тебе уготовано взамен.

Король Муммельзее опустил руку и перевернул страницу книги, лежавшей у него на коленях. Юрген только теперь приметил этот томик в кожаном переплете.

— Ты что же, до морковкина заговенья будешь тут сидеть, баклуши бить, когда дела не сделаны? Вот ведь лентяй, вот лентяй, таких лодырей свет обойди — не найдешь.

Гретхен, жена Юргена, вышла из кухни, рассеянно почесывая задницу. Ее некогда изящные черты давно заплыли жиром, ходила она теперь вперевалочку, а раньше будто приплясывала под одной ей слышную музыку. Но при виде нее сердце Юргена, как всегда, наполнилось нежностью.

Он отложил гусиное перо, присыпал песком исписанную до половины страницу.

— Твоя правда, моя дорогая, — кротко отозвался он. — Ты всегда права.

Ковыляя во двор — колоть дрова, доставать из колодца воду, дать пойла поросенку, которого они откармливали к Масленице — он мельком увидел себя в зеркале, висевшем у задней двери. Изможденный старик с жидкой — точно моль объела — бороденкой глянул на него вытаращенными от ужаса глазами.

— Ох, сударь, — пробурчал он под нос, — где ж тот бравый молодой солдат, что плюхнулся с Гретхен в сено, не успев сказать ей двух слов. Сколько лет, сколько зим.

Он вышел на воздух, и холодный ветер бросил ему в лицо мелкие ледышки. Поленья в поленнице смерзлись, пришлось бить по ним обухом. Иначе не наколешь. Колодец затянуло толстым льдом: Юрген вспотел, пока его прорубал. Затем он убрал камень с крышки помойного ведра, побрел к свинарнику, но по дороге поскользнулся, и помои вылились ему на штаны. Значит, придется не только стирать одежду на несколько недель раньше, чем намечалось: а зимой постирушки — небольшое удовольствие, но и собирать с земли объедки голыми руками: негоже оставлять поросенка голодным.