Кто я такой? Винтик в гигантской машине, огонек в пламени великого костра, песчинка в пустыне… Ни роду, ни племени. Сын своей Отчизны. Мне ли, ничтожному, скрывать от нее, матери, свои ошибки и проступки? К кому, как не к ней, пойти мне и покаяться в своем грехе? Она добрая и ласковая. Она поймет и простит. А не простит – значит, так тому и быть. Значит, заслужил. Да будет так.

Я вернул оставшиеся неразобранными письма супервизору, выключил компьютер и встал. Краем глаза заметил удивленные взгляды соседей. До перерыва еще десять минут, вставать запрещено. Плевать. Я сюда уже не вернусь. Из своей стеклянной будки пялился на меня начальник расчета, шаря руками по пульту в поисках телефонной трубки. Под этими взглядами, как сквозь строй, я прошел через весь зал к маленькой неприметной двери. Глазок висевшей над ней телекамеры холодно изучал мою приближающеюся фигуру. Я даже не успел протянуть руку. Щелкнул электрический замок, и дверь открылась. За ней стоял тот самый офицер, и зеленые бархатные петлицы двумя наклонными стрелами лежали на лацканах его мундира.

Бесцветный недвижимый взгляд уперся мне в переносицу. Спиной я чувствовал напряженное внимание зала. Бежать некуда.

– Доброволец Лобанович! Номер 044849! Во имя России! – вскинул я сжатый кулак.

– Во имя России. – Приветствие офицера заградотряда не столь энергичное, как мое. Можно сказать, вяловатое. Позволь себе такое рядовой доброволец – и не помогло бы даже искреннее раскаяние. – В чем дело, доброволец?

– Товарищ старший товарищ второго ранга! Мною допущена ошибка первой категории!

Бесцветный взгляд оторвался от моей переносицы и переместился за спину, в зал. Не оборачиваясь, я ощутил, как тяжесть этого взгляда, словно асфальтовый каток, плющит интерес невольных зрителей. Люди втягивают головы в плечи и прячутся за мониторами. Подавив слабые проявления человеческих чувств, взгляд вернулся ко мне.

– Входите, – просочилась между бледными губами короткая сухая команда.

Я шагнул вперед, мимо посторонившегося офицера. Дверь закрылась. Щелкнул замок.

Пустая комната. Крашеные туалетно-зеленой краской голые стены. Стол. Сейф. Три телефона: черный, красный и белый. Трубка белого снята и лежит на столе. За столом – единственный в комнате стул. Забранное решеткой окно. Все.

– Здесь, – офицер ткнул пальцем в центр помещения. Я строевым шагом прошел в указанное место и вытянулся по стойке «смирно». Тоскливая безнадежность холодным комком застряла в груди.

Офицер, скрипя сапогами, прошелся туда-сюда у меня за спиной, остановился у окна. Помолчал. Я тоже молчал, ожидая вопросов. Или сочувствия?

– Ну? Что молчите? – пресек нелепую надежду бесцветный голос из-за спины.

– Товарищ старший товарищ второго ранга! Мною допущена ошибка первой категории! Пропущено почтовое сообщение номер два – четыреста тринадцать – ноль три, содержащее признаки стеганографии.

– Признаки чего?

– Признаки стеганографии, товарищ старший товарищ второго ранга. Три признака из пяти!

– И что же вы предприняли для устранения ошибки?

Кажется, он ничего не понимает.

– Я немедленно доложил об ошибке вам, товарищ старший товарищ второго ранга!

– Я это вижу, доброволец! Я спрашиваю, что вы предприняли для устранения своей ошибки?

Я растерялся. Этот человек понятия не имел о технологии обработки сообщений на подведомственных ему боевых постах. Он, кажется, даже не знал, что такое стеганография. Я, видимо, свалял большого дурака, обратившись к нему. Если и остальные наши контролеры имеют такой уровень специальной подготовки, то мне ничего не грозило. Раньше не грозило.

– Я… Ничего, товарищ старший товарищ второго ранга… Ничего не предпринял. Сообщение ушло.

– Вы доложили начальнику расчета?

– Нет, товарищ старший товарищ второго ранга. Я сразу к вам.

– Плохо. Ладно, – он взял трубку черного телефона. – Романов! У меня тут твой Лобанович. Утверждает, что допустил ошибку первой категории. На, поговори с ним.

Офицер нажал на телефоне клавишу спикер-фона.

С начальником расчета разговор оказался более конкретным. По мере того, как тот выяснял у меня обстоятельства дела, я чувствовал, как растет интерес офицера заградотряда. К моменту, когда из спецгруппы подтвердили наличие стеганографического сообщения, он уже знал: я враг и вредитель.

Пока спецгруппа занималась дешифровкой, я был со знанием дела обыскан, лишен ремня, документов, содержимого карманов, и получил удар ребром ладони по почкам. Стоя на коленях и пытаясь переждать боль, почувствовал новую острую боль в запястьях завернутых за спину рук: офицер зажал наручники, не особо заботясь о моем комфорте. В кабинете появились еще два старших товарища с зелеными петлицами. По выражениям их лиц и напряженным позам я понял, что все только начинается.

Задребезжал черный телефон. Спецгруппа. Выслушивая недолгий доклад о результатах расшифровки, офицер брезгливо разглядывал меня, как козявку, которой прямо сейчас предстояло быть раздавленной сапогом. Но последние услышанные им слова, кажется, имели эффект, неожиданный даже для него самого. И без того бледное лицо вытянулось и совсем потеряло краску:

– Повторите. Вы уверены? Если ошиблись – ответите головой. Три минуты вам на перепроверку. Посадите лучших специалистов. Все. Жду доклада.

Он, не спуская с меня глаз, осторожно, как гранату, положил трубку на рычаг. Я все еще стоял на коленях. Ломящая боль в спине не отпускала. Кистей рук я уже не чувствовал.

– Ах, ты, сволочь, – сказал офицер, выходя из-за стола. И коротко, без замаха, ткнул носком сапога в печень.

Больше меня не били. Хватило и этого. Лежа без сил на полу, головой в луже собственной блевотины, я слышал звяканье ключей, и снизу вверх, сквозь пелену боли, видел, как офицер достает из сейфа серый конверт плотной бумаги, запечатанный сургучом.