Вопрос: Выборы в Академию наук приводят к печальному выводу: храм науки все дальше отходит от интересов собственно науки, но самозабвенно распределяет титулы, облегчающие доступ к власти и материальным завоеваниям. В чем главная червоточина Академии?

Ответ: Споры о том, чем является Академия – министерством науки или монастырем, где вершатся великие помыслы, ведутся давно. Академия мечется между двумя крайностями. Бюрократизация научного сообщества началась во времена Хрущева, когда появилось много новых институтов. В последние годы советской власти было принято решение, что государственные и партийные чиновники не могут претендовать на академические титулы. Но сейчас этот процесс достиг пика. Если РАН и можно назвать монастырем, то очень богатым, индустриальным, нигде в мире такой зажиточной академии нет.

Вопрос: И устав в этом монастыре странный, такого тоже в мире не сыщешь.

Ответ: В Национальной академии наук США, в Академии наук и искусств, в Обществе Макса Планка, в Королевском обществе выборы не трехступенчатые, как в РАН (секция, отделение, общее собрание), а одноступенчатые. Кандидатуру открыто обсуждают в научной переписке, все мнения известны, дискуссия идет два-три года. У нас дискуссия отсутствует вовсе, список становится известен за месяц до голосования, и судьбу кандидатов решают интриги, сепаратные соглашения. Американские и европейские академики – профессора университетов, заведующие лабораториями. Представить, что в Европе или в Америке в академию стучится чиновник или депутат, невозможно.

Кроме того, для оздоровления атмосферы было бы полезно, если бы президент РАН, вице-президенты и академики-секретари на время исполнения своих обязанностей оставляли бы директорские кресла в своих институтах. Иначе распределение денежных потоков и научных приоритетов оказывается несправедливым. Можно ли представить, что министр продолжает руководить предприятием? Абсурд. Но все руководители Академии остаются директорами институтов. Кроме того, было бы полезно отменить двухступенчатую систему академиков и членов-корреспондентов, которая себя изжила и не отвечает мировой практике.

Вопрос: На выборах в Академию не проходят молодые и амбициозные ученые, которые руководят институтами, считающимися в нашей науке самыми успешными. Зато старики легко становятся академиками.

Ответ: Ничего удивительного. Если в Академию попадает сильный человек, это всеобщая угроза при распределении финансовых потоков. Один из руководителей Академии сказал мне, что некоего сильного и молодого ученого ни за что не выберут, потому что он слишком много и убедительно говорит о важности своего направления. Серый и престарелый академик всем удобен. Великий Зельдович, которого долго не допускали в академики, хотя он был трижды Героем Социалистического Труда, сказал: «В действительные члены выбирают тогда, когда член становится недействительным». Но для самой науки такой подход ведет в тупик, богаче жить она не будет. В научном сообществе бытует убежденность, что ключ к повышению благосостояния – в повышении зарплаты, а не в собственной энергичности, в расширении международных контактов, в инновационной активности. Власть, как мне кажется, четко дала понять: шаги навстречу науке будут сделаны, если Академия наук сможет провести реформу. Но реформы нет. Слишком многие считают: переждем – и все вернется.

Вопрос: Если уж объявлять крестовый поход против бюрократизации науки, надо слить кандидатские и докторские диссертации в одно звание, как везде в мире.

Ответ: И поскорее это сделать! Мой учитель академик Будкер, именем которого назван один из лучших в РАН Институт ядерной физики в Новосибирске, говорил мне, что писать докторскую диссертацию аморально. Ее надо изготовить с помощью клея и ножниц из своих научных публикаций. На диссертации уходит масса времени и ненужных сил, которые отвлекают от настоящей работы. Но на диссертационных делах кормится множество людей – и система сохраняется.

Вопрос: Президент академии наук Болгарии каждого ученого, который уезжает на Запад, провожает цветами, чтобы родину не забывал и, если сложится, вернулся. У нас, конечно, цветов не хватит. Много ли российских ученых сейчас в Америке? Как они устроились?

Ответ: В США работает десять российских академиков, на постоянной ставке несколько сотен наших ученых. Погоду делают те, кому лет по 35–40. За последние два года наши получили с десяток очень престижных премий. К российской науке сохранилось уважение. Надолго ли? Американцы делят человечество на две категории – «винеров» и «лузеров». То есть победителей и проигравших. Попадаешь во вторую категорию – и тогда на тебе крест. Великий Прохоров говорил мне, что без новых приборов мы сумеем удержать позиции еще лет пять, не больше. Положение в российской науке напоминает вывеску на сельсовете: «Все ушли на фронт. Остались старики и дети». Чтобы выжить, нашей науке надо оценить реальные возможности, сузить фронт и сконцентрироваться на проблемах, где мы еще можем сказать слово. Не менее важно сохранить преемственность между поколениями, сохранить школы. Для упрочения связи между российской наукой и учеными, которые уехали за границу, я бы сохранил только для них звание члена-корреспондента РАН.

2008

Вопрос: Стон о погибели русской науки раздается давно и упорно. Насколько, по вашему мнению, он соответствует реальности?

Ответ: Это и правда, и преувеличение. Нынешние сложности – проекция того, что происходило раньше, следствие прежних ошибок. И люди не изменились, привычки у них прежние. По-прежнему судьбу науки определяет у нас начальство. Старая формула «вздор все то, чего не знает Иван Митрофанович» остается нормой для русского человека.

Что на русском языке наукой называют? У нас побитый приказчик хозяина за науку благодарил. В арийских языках слово «наука» одного корня с «совестью», «сознанием». «Science» и «наука» – разные понятия. Что же удивляться, что отношение к ним разное?