— А вот вам уникальный образчик профессиональной этики, — саркастически взглянул на меня Холстед. — Фаллон готов втоптать в грязь репутацию любого человека ради достижения своей цели. — Подавшись всем корпусом вперед, он воскликнул чуть ли не в лицо профессору: — Уж не стремитесь ли вы сами упрочить свою славу открытием Уаксуанока, Фаллон?

— Мое имя в академических кругах уже достаточно хорошо известно, — невозмутимо отвечал Фаллон. — Я достиг вершины.

— И не желаете потесниться на своем Олимпе успеха, — съязвил Холстед.

Я раскрыл рот, чтобы резко оборвать этот спор, но Катрин Холстед опередила меня:

— У профессора довольно своеобразные методы защиты, — заметила она. — Например, он может украсть у конкурента оригинал письма Виверо, — пояснила она, заметив мой вопросительный взгляд. — Ведь вы это сделали, профессор?

— Ну сколько же можно жевать одну и ту же жвачку! — поморщился Фаллон. — Уверяю вас, я купил письмо у Джеррисона в Нью-Йорке, у меня есть доказательства!

— Довольно! — не выдержал я. — Я сыт по горло вашими взаимными обвинениями. Поговорим о деле. Насколько я понял, старик де Виверо отправил сыновьям письмо и подарки, и вы полагаете, что это были два золотых подноса с секретом, разгадка которого приведет вас к Уаксуаноку. Не так ли?

Фаллон кивнул и потянулся к папке.

— Как неоднократно подчеркивает в своем письме старый де Виверо, Уаксуанок буквально напичкан золотом. И отец хочет, чтобы львиная его доля досталась его сыновьям. Однако при этом он не объясняет, как найти этот город, лишь посылает подарки. Не кажется ли вам это довольно странным?

— Я мог бы разъяснить это странное обстоятельство не хуже профессора, — вмешался Холстед. — Похоже, что сыновья Виверо жили как кошка с собакой, и отцу это не нравилось. Это дает мне основание предположить, что каждый из подаренных им подносов содержит лишь часть необходимой информации, а полную картину можно получить, только сложив их вместе. Мудрый старик хотел таким образом помирить своих сыновей. Раз информации нет в письме, она должна быть в подносах, — развел он руками.

— Я тоже пришел к такому выводу, — кивнул Фаллон. — Поэтому-то я и начал охотиться за этими подносами. Но я допустил досадную ошибку: основываясь на свидетельстве француза Мурвилля, я стал искать подносы в Мексике.

При этих его словах Холстед ехидно хмыкнул.

— Я потерял массу времени, пока наконец случайно не обнаружил поднос в собственном музее: оказывается, он давно хранился там.

— Мне это стало известно еще до того, как вы спохватились и изъяли ваш поднос из экспозиции, — самодовольно заметил Холстед.

— Как это можно забыть о том, что имеешь? — раздраженно спросил я. — Более того, далее не догадываться об огромной ценности собственной вещи! Поразительно!

— Но ведь случилось же такое в вашей семье! — парировал Фаллон. — Однако в моем случае все было совсем иначе. Я учредил фонд, который, помимо всего прочего, имеет музей. Я не слежу за всеми приобретениями этого музея, поэтому и не знал ничего о подносе. Так или иначе, но один из подносов хранится именно там.

— Один. А как же вы вышли на второй?

— Со вторым дело обстояло несколько сложнее. Не правда ли, Пол? — хитро прищурился Фаллон. — У Мануэля де Виверо ведь было двое сыновей, Хайме и Хуан. Так вот, Хайме остался в Мексике, основав мексиканскую ветвь этого семейства. Хуану же Америка опостылела, и он с богатой добычей вернулся в Испанию, где тоже стал алькальдом — это нечто вроде сельского мирового судьи. Сын же его, Мигель, пошел дальше своего отца, став богатым судовладельцем.

И вот наступили неспокойные времена, когда между Испанией и Англией возникли трения. Решив раз и навсегда положить этому конец, испанский король Филипп Второй начал строить армаду. Мигель де Виверо внес в это дело свою лепту, подарив королю судно под названием «Сан-Хуан де Уэльва» и лично встал на капитанский мостик. Судно ушло в поход вместе со всей армадой и не вернулось. Пропал и сам Мигель. Однако его дело продолжало жить под руководством его сына, и довольно долго — до конца восемнадцатого столетия. К счастью, сохранились все записи о делах этой компании, из которых я почерпнул любопытнейшие данные. В частности, в одном из своих писем к жене Мигель просил се прислать ему поднос, изготовленный его дедушкой в Мексике. Этот поднос он взял с собой в плавание к берегам Англии. Тогда я решил, что на Этом поиски молено прекратить.

— Я обнаружил это письмо раньше вас, — самодовольно отметил Холстед.

— Все это довольно-таки трудно понять, — признался я. — Детективная история со множеством загадок! И что же вы сделали?

— Я приехал в Англию, — продолжал Фаллон, — но не ради подноса, который, как я был уверен, покоится на дне моря, а в гости к одному из своих коллег. Как-то раз я случайно упомянул в разговоре о своих поисках в Испании, и один из преподавателей Оксфорда, эдакий забавный книжный червь, сказал, что нечто подобное ему встречалось в письмах Геррика.

— Поэта? — изумленно вытаращился я на Фаллона.

— Совершенно верно, — подтвердил он. — Он был настоятелем церкви в Дин Прайор, это неподалеку отсюда. Так вот, некий Гусан, местный торговец, написал ему письмо, которое наверняка и не сохранилось бы, если бы предназначалось другому человеку, менее известному.

— Мне это неизвестно, — оживился Холстед. — Продолжайте.

— Это не имеет особого значения, — устало заметил Фаллон. — Ведь мы все равно знаем, где теперь поднос.

— Мне тоже интересно, — сказал я.