Так, омываемый Тихим, или Великим океаном счастья, он и плыл по вечеру дальше: переоделся в сценическую одежду — шелковую белую сорочку с прицепным воротником-жабо, красный бархатный камзол с длинными фалдами и расшитыми золотой канителью обшлагами, синие, тоже бархатные брюки-гольф, белые чулки-гольфы, тяжелые, на массивном высоком каблуке «старинные» туфли с большой, под золото пряжкой, загримировался с помощью гримерши Клавдии Евдокимовны, ставши под ее руками кудрявым и обретши над верхней губой тонкие, как ниточки, стрельчатые усики, а потом, когда зал начал заполняться, стоял в очередь у закрытого занавеса позырить в дырку — кто из твоих пришел и где занял место, а кого еще надо ждать.

Кого Лёнчик ждал, пришли все. Родители — отец в выходном костюме, мать в нарядном платье, брат с ними, Вика, Саса-Маса, Борька Липатов и Петька Вовк из дома и даже Жанка, хотя уже училась в университете на экономическом факультете и у нее сейчас была как раз первая в ее жизни сессия. И пришли все ребята из класса, кого пригласил, и все девочки, и было полно из других классов — с кем он не был даже знаком, а только знал в лицо.

Занавес раскрылся, и Лёнчик-Октав, вскинув руки, словно только что выслушал от своего слуги сообщение, воскликнул: «Плохие вести для влюбленного! Я в отчаянном положении! Так ты, Сильвестр, слышал на пристани, что мой отец возвращается?» — «Да», — ответил Сильвестр, — и спектакль покатился уготованным ему три века назад господином Мольером путем: Колька Акимов-Скапен плутовал, Лёнчик с Лёнькой Любимовым-Леандром беспомощно психовали, видя конец отношениям со своими неравными им по положению возлюбленными, но все благодаря лукавому слуге Леандра, плуту Скапену, устроилось наилучшим образом, никаких препятствий для обручения ни у того, ни у другого не осталось. «А меня пусть поднесут поближе к столу, пока я еще не умер!» — воскликнул будто бы испускающий дух, но странно жизнерадостный Колька Акимов-Скапен, и занавес закрылся. Чтобы через несколько секунд снова раскрыться — уже для поклона. Черная, словно бы клубящаяся туманом яма зала обрушивала на сцену волну рукоплесканий, «Браво! Браво!» — громко кричал из темноты чей-то голос, — Лёнчику показалось, это был голос Вики.

— Прекрасно! Чудесно отыграли! Молодцы! Благодарю! Выше всяких похвал! — говорила Галина Алексеевна, встречая всех за кулисами, каждому пожимала руку, девочек обнимала и прижимала к себе. — Мое предложение в силе, — добавила она к словам поздравления Лёнчику, когда пожимала руку ему.

Лёнчик не шел коридором в гримерку — летел. Влетев в гримерку и подлетев к стулу, на который повесил, переодеваясь, свою одежду, он первым делом заглянул под него — посмотреть на свою обнову. Его узконосых ботинок там, однако же, не было. Ничего не понимая, Лёнчик встал на колени, пригнулся к полу, обшарил взглядом все пространство под всеми стульями — под каждым обувь стояла, под его стулом было пусто.

— Что ищешь? — поинтересовался начавший переодеваться Колька Акимов.

Лёнчика осенило: его разыграли! Спрятали его ботинки — и собираются всласть повеселиться, наблюдая, как он их будет искать.

— Кончайте, ребята, — сказал он громко, обращаясь сразу ко всем, кто уже был в гримерной. — Отдавайте корочки!

— Как это — отдавайте? — удивился Лёнька Любимов. — А что у тебя с корочками?

Он спросил это с таким прямодушием, — ужасное предзнание ознобом прожгло Лёнчика.

— Нет, в самом деле, — пробормотал Лёнчик, все больше осознавая, что ботинок его никто не прятал, и лишь не желая понимать этого до конца, — ребята, отдайте корочки, что я их буду искать…

Ботинки искали всей труппой. Осмотрели каждый квадратный сантиметр в гримерной у девочек, обшарили всю костюмерную, подняли диван в углу коридора, где Лёнчик растирал ноги, посмотрели в туалете, за кулисами на сцене — вдруг кто-то подшутил втихомолку, а сейчас не решается признаться, — Лёнчиковой обновы не обнаружилось нигде. Ботинки исчезли, словно их никогда и не было.

Сперли — другого объяснения не оставалось. И кто это сделал? Самое главное, свободным от подозрения не мог быть никто из ребят труппы…

Лёнчик разгримировался, переоделся, костюмерша спорола с его сценических туфель пряжку — с условием, что туфли завтра же вернутся к ней, — и он отправился домой в тяжелых, на толстом высоком каблуке ботинках мольеровского Октава.

Они шли вместе с Колькой Акимовым, и Колька Акимов, утешая Лёнчика, говорил, что никто из ребят их труппы не мог этого сделать, да если кто-то из труппы, то как он будет, приходя в драмкружок, Лёнчику в глаза смотреть, нет, невозможно! — и Лёнчику тоже хотелось так думать, так, собственно, и думалось, но если никто из ребят, то кто?

— Ух, как я о них мечтал, Колька! — не в силах держать внутри боль, что раздирала его, выкрикнул-простонал он. — Как я мечтал! Ты представить себе не можешь, как я мечтал!

— Ты о них слишком мечтал, — сказал Саса-Маса, — потому они у тебя и не задержались. В жизни вообще не нужно о чем-то слишком мечтать, то, что нужно, она тебе даст сама. А если слишком — непременно получишь по кумполу.

Он теперь часто выдавал такие вот философские заключения. На все у него был свой взгляд и свое твердое суждение, и Лёнчик рядом с ним временами терялся.

— Как это так — не мечтать! Что за жизнь без мечты, — бурно отреагировал он.

— А так. Жить, да и всё. Там, — с улыбкой показал Саса-Маса вверх, — не любят, когда уж слишком мечтают. Потому с коммунизмом у нас что получится? Точно по анекдоту: чем ближе к нему — тем он от нас будет дальше.

Это был такой анекдот из серии «Армянское радио», с удовольствием его друг другу рассказывали: «Армянское радио спрашивают: „Есть ли разница между коммунизмом и горизонтом?“ Армянское радио отвечает: „Никакой. Чем ближе и к тому, и к другому подходишь, тем дальше он от тебя отодвигается“». Успехом пользовался и другой анекдот из той же серии: «Армянское радио спрашивают: „Какой самый короткий анекдот в мире?“ Армянское радио отвечает: „Коммунизм“», — но анекдот — это всего лишь анекдот, посмеяться — и забыть, мало ли чего не скажешь ради смеха, судить жизнь по анекдоту всерьез нельзя.