– Кто ж его не слышал? Имя посланника Сатаны!

– У пана Збышека сведения в целом почти верные, но товарищ Ленин признан также вождем всемирного пролетариата. На Волге среди татар он жил под именем Ульянов, а как переехал в Москву сразу стал Лениным. Все из-за того, что СССР состоит из республик. Пану Збышеку трудно представить себе, какие строгие законы в республиках. Вот я, например, Самарсков, если переехал бы на Украину, то меня переименовали бы там в украинца Самаренко. Толян в Калуге был Толяном, а в Азербайджане его сразу же переименовали в азербайджанца Сеймура Рафибейли. В Польше, наверно, не так?

– Не так. Божьей милостью я и в Кракове Збышек, и в Варшаве.

Оба, Сеймур и Виктор, вздохнули с облегчением лишь после ухода надзирателя.

– Ты заметил, всем заключенным для удобства дают прозвища? – сказал Виктор. – Ты не против, если я буду тебя называть Сейка? Правда, здорово. Звучит как выстрел. Сейка! Ты тоже можешь называть меня как хочешь.

– Я вспомнил Виктора Волкова, отличный парень, его в школе звали Витносным.

– Витносный мне не нравится, – наотрез отказался Виктор от предложенного прозвища.

– Ему тоже не нравилось. Всё. Тогда ты Витёк.

Витек поморщился, но возражать не стал. Так и решили.

Спустя месяц, когда они работали на карьере, к ним подошел надсмотрщик Казимир и повел их по направлению к лагерю.

– Будь человеком, не дерись, – издалека начал Виктор. – Хочу тебя спросить.

– «Будь человеком»! Пся крев! Я и так человек, – мирно прорычал Казимир, это могло означать, что сегодня он настроен на конструктивный разговор. – Чего тебе?

– Только узнать, куда мы идем?

– Вас вызвал пан Збышек.

– Что-то случилось?

Казимир насмешливо оглядел Виктора.

– А сам догадаться не можешь? Ты же все наперед знаешь?

– Всё не всё, но про нас троих кое-что сказать могу.

– Ну?

– Внимательно посмотри на меня. Видишь? Знай, я умру в ноябре от воспаления легких, Толян проживет дольше, дотянет до будущего года и умрет в страшных муках от заражения крови, – начал «вещать» Виктор с легким подвывом в голосе, поглядывая на ненавистную дубинку в руке Казимира. – А тебя в ноябре заберут на фронт. Именно в начале ноября.

Побледневший надзиратель шел рядом.

– Наверно, заберут, если лагерь закрывается, – вслух подумал Казимир. – Меня убьют там?

– Ночью я все разузнаю, а утром расскажу, – пообещал Виктор нормальным голосом. – Ты только уточни, когда лагерь закроют.

– Сказали, что скоро. Но о фронте разговора не было. Смотри, как все обернулось. – Надзиратель заметно сник и выглядел крайне озабоченным.

Ничего нового о своей фронтовой судьбе Казимиру узнать не удалось, потому что утро следующего дня Виктор и Сеймур встретили в товарном вагоне, который увозил их во Францию, на немецкий военный завод. Збышек под большим секретом сказал Виктору, что в связи с нехваткой продовольствия в Германии и на фронте их лагерь закрывается, а сорок три человека, в том числе Виктор и Сеймур направляются туда, где нужны дополнительные рабочие руки. О том, что будет с остальными обитателями лагеря, Збышек ничего не знал. На прощанье Збышек в качестве подарка дал Виктору несколько крупных картофелин, два пайковых куска сала и полкаравая хлеба. При этом он, заглядывая Виктору в глаза, попросил при возможности замолвить за него словечко святому Стефанию. О дальнейшем трудоустройстве пана Збышека немцы пока не говорили, поэтому будущее представлялось ему неясным и тревожным.

В тот же день перед отъездом заключенным выдали ботинки, изготовленные из эрзац-кожи.

Ехали в товарном вагоне, оборудованном двухэтажными нарами. Решетчатая перегородка отделяла небольшое караульное помещение с четырьмя охранниками от остальной части вагона. Пассажирам – сорока трем заключенным мест хватило на всех. Кроме Сеймура и Виктора, ни одного обитателя из четвертого барака в вагоне не оказалось.

Подарок Збышека – три свертка с едой – были упакованы в газетные листы на немецком языке. Немецкий Сеймуру довелось изучать в детстве, в течение всего двух недель во втором классе, до того как его перевели из общеобразовательной 171-й школы в 28-ю экспериментальную – по месту жительства, в которой вместо немецкого его стали обучать итальянскому и латыни.

В учебнике по немецкому языку подпись «Анна унд Марта баден» была сделана под картинкой с двумя купающимися в бассейне девочками. Эта единственная немецкая фраза и картинка почему-то навсегда застряли в памяти Сеймура.

Полосы армейской газеты были заполнены текстом и фотоснимками, сделанными в Берлине, Риме, Париже, Минске, Киеве. Фюрер, военные парады, танки, авиация… Сеймуру часто бывало грустно, но такую пронзительную и безысходную тоску он испытал только сейчас, когда явственно почувствовал, что этот новый порядок со свастикой, уничтоживший мир, в котором он был так счастлив, останется с ним навсегда.

– Что случилось? – заметив изменившееся лицо Сеймура, спросил Виктор.

– Ты понял? Это навсегда.

– Не навсегда. Я над этим беспрерывно думаю. Вспомни историю. Человечество тысячелетиями благополучно переваривало любые вредные продукты. Каждый раз оставался неприятный запах, но со временем и он исчезал.

– Вот именно – со временем, – усмешка получилась безрадостная. – А что если Германия «временно» будет править еще лет сорок-пятьдесят?

– И как один умрем в борьбе за это! – пропел Витек. – Прекрати. Бессмысленно переживать о том, что невозможно исправить.