– Ну а при чем тут вы оказались?

– А мы как раз в это время приехали к ним и поколотили их. Одно на другое наложилось. И на нас свалили, что якобы мы убили. А главное, доказать трудно обратное. Меня спрашивают: «Ты был там в такое-то время?» – «Да, был». Но я-то его не убивал. Я подозреваю, у них между собой разборки были. И еще кто-то помог. Потому что, когда шло следствие, ко мне пришел начальник уголовного розыска майор Ромка Потапов и сказал: «Вадим, в прокуратуру твое дело отдали. Я знаю, ты мужик умный… Но мне сказали, чтоб ты сидел. И я уже сделать ничего не смогу. Хоть ты деньги на этот стол положишь мне». Поэтому я всего ожидал, но не двадцать лет сроку. У меня шок был, когда мне сказали: двадцать! Я думал, что меня осудят за драку по 111-й статье, части четвертой. Я даже допускал такой момент, что мы кого-то побили, но не так сильно, чтобы там кто-то умер. И в итоге меня даже не возили ни на следственный эксперимент, никаких показаний не брали у меня. То есть сначала, когда взяли меня, составили протокол задержания. Я им сказал, что статья 51-я… то есть я не буду с вами разговаривать до суда. Так они потом как только не изгалялись. У нас в то время в Самаре ежовщина процветала, пытки применяли. Выбивали-выбивали показания, но я так и стоял на 51-й. И вот потом они уже устали со мной биться. Пришел из прокуратуры этот Потапов и говорит: «Молчишь? Ну и молчи. Мы теперь копать ничего не будем. Ты все равно будешь сидеть. И сядешь плотно». Я ему говорю: «Рома, ты же знаешь, кто там участвовал?» – «Знаю». – «Ну так в чем же дело?» – «Я тебе сказать не могу. Ты будешь сидеть». Я еще на что-то надеялся, думал, напишу, туда-сюда, разберутся. А сейчас… всё, надежды нет, иногда даже думаю: может, и вправду я там… начудил? Посещают такие мысли. Хотя я точно знаю, что я не способен… Нет, убить-то я могу человека. Запросто. Могу по-любому, хоть кулаком, хоть ножом зарезать. Это я сейчас в себе такую черту уже обнаружил.

– Не каждый о себе такое может сказать.

– А чего тут стесняться? Другие просто боятся сами себе в этом признаться. Вот оно, королевство кривых зеркал, в зоне. Думает одно, говорит другое, делает третье. Столько ненависти, вся грязь, вся накипь всплывает…

– Вы думаете, такое происходит только в зоне? А на свободе разве не так?

– На свободе я уже давно не был. Хотя, в принципе, да, на свободе и в зоне – одно и то же. Только масштабы разные.

– Есть выражение, что зона тоже учит человека.

– Не знаю, чему она может научить…

– Неужели первый, условный срок не заставил ни о чем задуматься?

– Да как не задумался? Два года мне дали. В милицию поставили на учет. Я должен был приходить и у них отмечаться. Я звоню туда по телефону, там сидят две подружки. Обе капитанши. Одну зовут Зиной, другую – Ниной. Я их все время прикалывал, говорил: «Чего, девчонки, скучаете?» Они: «Вадик, ты, что ли? Появился свет в окошке! Чего тебя так долго не было?» Я говорю: «Зина, деньги кончились. Я вот сижу в автомобиле, у тебя под окнами, и звоню тебе с сотового. А на бензин денег нет». Она в ответ: «Ну так зайди хоть, посмотрю на тебя». Захожу, обе сидят, цветут. Я говорю: «Ладно, девчонки, бросайте работу, собирайтесь, садимся в машину и едем». Они, конечно, всё бросают, закрывают кабинет, и мы уезжаем на двое суток. И это я у них отбываю наказание! О чем я мог задуматься?!

Ну а в зоне… для меня шок был, когда я попал в эту зону. Я сопоставлял с теми зонами, в которых работал, и что увидел здесь. Это небо и земля. Тут вообще все по-другому. Может, все дело в контингенте, который тут сидит. В любой другой зоне все четко разложено по полочкам. Обиженные, красные, черные, блатные. Все прекрасно знают свое место. Любой вопрос можно решить на уровне самих зэков, не привлекая администрацию зоны. Вот я, будучи обыкновенным инспектором, вызывал смотрящего зоны, вора в законе Леню Троекурова, и говорил: «Леня, в чем дело?» Он отвечал: «Вадим, нет проблем. Сейчас все исправится». Он давал команду, и все исправляли. В этой зоне ничего не поймешь. В 1999 году тут вообще была анархия. Общий режим был. Потом перевели на строгий режим. Приехали на новый режим отбывать наказание новые ребята, и вроде немножко поумнее, пообразованнее. Но коллектив у них складывается. Я опять же сопоставляю с другими зонами. Если ты, например, черный, что-то отрицаешь, значит, ты это действительно отрицаешь. И стоишь на своем. Если же ты красный, сотрудничаешь с администрацией, так ты и дави на свою педаль – сотрудничай дальше. Никто слова тебе не скажет. Каждый выбирает свою дорогу. В этой же зоне пятнадцать раз на дню перекрашиваются. Сегодня, смотришь, он ходит помощником администрации, а завтра уже всем говорит: «В администрации гады такие, жизни не дают, поэтому, ребята, я теперь с вами». Через три дня он опять нацепил красную повязку. Спрашиваешь его: «Ты же говорил, что в администрации все плохие». – «Ну говорил». Меня такие типы просто раздражают. Я говорю: «Ты будь самим собой-то, какой ты есть». Не знаю, интересно ли вам то, что я рассказываю. Но я могу еще больше сказать: меня в этой зоне продержали три с половиной года «под крышей», то есть в тюремных условиях – в ШИЗО и ПКТ [12] .

– За что вас там держали?

– Как злостного нарушителя режима содержания.

– И что же вы нарушили?

– Да ничего особенного. Не так вышел, не там встал. Просто нужен был повод – укатать меня. И укатали! А там надо отсидеть девять месяцев без нарушений, чтобы с тебя сняли ярлык злостного нарушителя и опять вывели в лагерь. У меня три с половиной года никак не получалось просидеть без нарушений. Я досиживаю девять месяцев, в камере, у нас «кормушка» в двери открыта. Проходит дежурный мимо «кормушки». Я кричу ему: «Женя, здорово!» – «О, Вадюха, привет. А чего ты сидишь без бирки?» – «Как без бирки? Да вон, снял ее, лежит на столе». – «Ладно, пиши объяснение». Пишу объяснение и уже автоматически становлюсь нарушителем режима содержания. Так же автоматически я остаюсь в ПКТ еще на девять месяцев. И вот я там три с половиной года куковал. Сначала чего-то бурчал и ворчал, что ко мне несправедливы. Что я не такой. На груди рубаху рвал. Потом начал присматриваться, привыкать, подумал: «Чего я горячку порю? Сам себе проблемы создаю». Я ведь сначала хотел весь мир перевернуть, кричал: «Дайте мне точку опоры!» По натуре я лидер, хочу быть в центре внимания. И еще я авантюрист, аферист конченый. Моя фамилия в Самаре довольно распространенная. Один однофамилец, участник войн, орденоносец, был моим знакомым. Имя у него тоже Вадим, и отчество совпадало. А тут в 2000 году вдруг выходит амнистия, по которой осужденным, имевшим ордена, сокращали сроки. Я все прикинул, взвесил и потом закидываю такую версию: «Да у меня полная грудь медалей, ребята. У меня три ордена Славы! Применяйте ко мне амнистию!» В колонии уже разговоры пошли. Мною уже оперчасть заинтересовалась. Со мною беседуют, выясняют, уточняют. Я, конечно, во время бесед держу себя на высоте, со всем полагающимся орденоносцу достоинством. Дескать, был, участвовал, награжден, имею звание майора. Я знал, что меня еще будут проверять и поэтому называл все данные на того однофамильца. Потом эти данные пробивают по спецсвязи, после чего подтверждается, что действительно есть ордена. Меня опять вызывают на беседу. Я прихожу, сидит из спецчасти женщина, спрашивает мою фамилию. Я называю. Она говорит: «Значит, так, быстренько пишите заявление на материальную помощь как полностью амнистированный. Документы на ваше освобождение мы уже подготовили». Я когда вышел от нее, у меня началась нервная дрожь. Я шел к себе в отряд и думал: неужели срослось? неужели скоро выйду на волю? На тот момент я отсидел только два года, и следующие восемнадцать лет срока слетали с меня как с гуся вода. Ошибся я только в одном – в годе рождения: мой однофамилец был с 1956 года, а я указал 1957 год. Мне уже выписали проездное удостоверение. Мне только чуть-чуть не удалось до ворот дойти. И тут меня разоблачили. Начальником оперчасти тогда был Жигулев, я потом ему сказал: «Степаныч, вот честное слово, если бы я вышел за ворота, ты бы меня не поймал никогда в жизни». Вот так все и получилось. Потом оперчасть в полном составе приходила смотреть на меня: кто, мол, в зоне такой ловкий выискался? После этого ко мне стали придираться: я в черных ботинках хожу, а мне говорят – надо в желтых. Я желтые надену, а мне говорят: надо в черных ходить, а ты – в желтых. Ну вот, такая ерунда началась, за всякую мелочь. И укатали меня «под крышу». В камеру, на первые девять месяцев.

– Какие там условия были?

– Сначала вообще прекрасные. По сравнению с лагерем. Что мне особенно понравилось, там не было СДП – секции дисциплины и порядка. Члены этой секции в зоне сотрудничают с администрацией. А мы в камерах были предоставлены сами себе.

– Сколько всего человек сидело в камерах?

– Около тридцати.

– В колонии так много нарушителей?

– Было. И сейчас там, кстати, тоже сидят.

– Условия действительно были прекрасными?

– Да нормально все было. В принципе, никто друг к другу не лез в душу. Телевизор есть. Пищи хватает. На час выводили в прогулочный дворик. Единственное неудобство: за один час разве нагуляешься? Правда, были и свои плюсы: в камере есть время посидеть-подумать. Вот вы спрашивали: чему тюрьма учит? Она учит, наверное, только законы обходить. Ну и еще кое-чему учит. Терпению. Если я раньше где-то не мог промолчать, то сейчас сдерживаю себя, молчу. Острые углы тюрьма учит обходить. Теперь-то я понимаю, что нельзя доводить себя до большого срока. Через пять-семь лет начинается злоба. На весь мир. На всех. Вообще в чем заключается проблема? В отличие от всех так называемых черных зон, здесь оказались люди, которые раньше работали в Системе. Мы были на виду, охраняли порядок… пускай плохо кто-то охранял, но кто-то и хорошо свою работу выполнял. И тут в один день ты становишься плохим. Преступником. Это вот такой психологический барьер… То есть сегодня ты нужен, а завтра ты как отработанный материал не нужен. Тебя просто откинули, просто посадили, вычеркнули из списка. С этим смириться трудно. Особенно в первое время. Это сейчас я сижу и знаю, что впереди у меня еще большой срок. Вроде даже привык к этому. Но это я о себе говорю и о своем сроке. А другие-то люди не меньше чем я страдают. От этого беззакония. У нас никто не застрахован от тюрьмы. А тем более если нет хороших связей в большом городе. И наоборот, если есть связи, тебя легко отмажут. И даже если ты реально что-то совершил и уже сидишь в тюрьме, то сможешь выйти оттуда с минимальными потерями, если у тебя есть связи. С нами в камере, в самарском СИЗО, сидел курсант военного училища. Его отец был первым замом самарского милицейского генерала. Потом у него из-за этого сыночка начались проблемы. Сыночек стал наркоманить, отца попросили с должности, с глаз долой. Назначили его начальником школы милиции. И в это же время его сыночек начинает промышлять всякими темными делишками. У него в машине был комплект униформы, рация, муляж оружия. Они ездят, грабят, берут наркотики. Этого сыночка сажают. Машину берут как вещдок. Находят форму, муляж оружия. И дают ему три года. Общего режима. И то по настоянию отца, который сказал: «Пускай болван на тюрьме посидит. Может, чему-нибудь научится». То есть мне за меньшее деяние дали двадцать лет… Конечно, там все было схвачено, за все заплачено. Я нисколько не сомневаюсь. Где-то на что-то закрыли глаза. Да и в моей ситуации могли бы закрыть глаза. Замяли бы дело, да и все. Но не захотели. Дело получило огласку, тем более что произошло убийство. Сейчас у нас идет борьба с милицией, как с ведьмами. Пошли нездоровые гонения, ищут каких-то «оборотней». Хотя и есть криминал в милиции, но не такой, чтобы из мухи слона делать. Я вспоминаю начало восьмидесятых годов. За те преступления, что сейчас совершаются в милиции, раньше бы лишили зарплаты, или оружие отобрали бы на месяц, или уволили бы. Сейчас дают по восемь-десять лет.

– Возможно, это делается с целью напугать потенциального нарушителя. В своем роде профилактика среди тех, кто еще не совершил преступление.

– Да в том и дело, что потенциального нарушителя уже ничто не напугает. Потенциальный нарушитель обычно и проявляет инициативу по выявлению всех этих «оборотней», только из нижестоящих чинов. И тех, кто ему не нужен, или кто много рот разевает, он их просто отдает на заклание. Для него люди как скот на бойне: ага, ты мне не нужен, значит, пошел вон. А во-вторых, надо полностью структуру менять. Потому что не дело, когда у мужиков нет ни зарплаты путевой, ни квартиры. Куда ему идти? Жена каждый день ему зудит. На ухо. Вот, мол, Сидоров то, Сидоров се, а ты у меня, мент поганый, заработать себе не можешь. И прочее, и прочее. Вот он и идет во вторую «смену»: форму снял, пошел грабить. Те же ларьки. Помните, у Джека Лондона есть рассуждение одного героя: «Вот где логика, когда государство ходит и грабит людей. Разбивает им большой палкой голову. А когда разбитых голов собирается множество, государство начинает проявлять к ним акты милосердия». То есть государство уже награбило до того, что деньги некуда девать, и оно начинает меценатствовать, раздавать средства на благотворительность, замаливать грехи. Вот и наше государство занимается этим. К чему я хочу подвести? Ну сколько же людям можно нервы-то трепать? Все же прекрасно всё видят, что государство полностью народ ограбило. Живет только горстка людей, кучка какая-то. Опять я вернусь в свое детство, когда Павлик Морозов был пионером-героем. А потом стал предателем: папу своего сдал. Оказывается, это нехорошо. А хорошо, когда ты раньше был ярым коммунистом, а потом стал ярым демократом? Была брежневская верхушка – коммунисты, а потом пошли их дети, сыны Гайдара – демократы. А наше поколение получилось с искалеченной психикой. Мы как подранки, побитые не войной, а моралью, перевернувшейся с ног на голову. Изначально было одно, а потом стало совсем другое. У меня это просто в мозгу не укладывается. Говорят, что началось формирование нового человека… Ну какого нового? Смотрю телевизор: губернатор Чукотки купил «Челси». А на какие доходы ты купил? Не то чтобы у меня зависть, что он где-то нахапал эти деньги. А то, что раньше у него папа был коммунистом, потом стал демократом, и сам он должность там занимал такую же. Вот мы про это с вами только что говорили: сегодня он красный, а завтра он черный. На зоне. Перекрашиваются. То же самое на свободе. В зависимости от ситуации. Откуда ветер подует. Проблема? Но мне кажется, что еще в ближайшие десять-двадцать лет в нашей стране ничего не изменится. Будет доживать старое поколение, воспитанное на идеях коммунизма и гуманизма, и будет нарождаться новое поколение. И только когда все старики вымрут – те самые старики, которые еще помнят старое время и еще чему-то сопротивляются, – тогда в нашей стране появится новая Америка, или New Russia, не знаю, как еще назовут нашу страну. Но лично меня это не устраивает. Я с ними не согласен! А в чем не согласен? Я говорю: «Ребята, ну вы живете своей жизнью, так дайте и другим маленько пожить». Было у меня на сберкнижке десять тысяч, они превратились в один день в ваучер. А ваучер этот ушел в пивной киоск. Там какой-то дядька их скупал. И так за бесценок их отдало большинство народа. Ограбили всех, обворовали. Сначала пообещали светлое будущее, народ поверил. А потом народ в дураках оставили. Вот с этим я не согласен! Душа бунтует, ум не согласен. По натуре я бунтарь.

– И поэтому вы пошли в криминал?

– Да нет, криминал никогда не притягивал меня. Если бы я шел к криминалу, я бы уже давно сел. А так я свой первый срок получил только в тридцать четыре года.

– Но все равно получается, что вы не нашли правильного применения своим силам.

– Я виню самого себя: где-то немножко сошел с катушек.

– И в итоге попал в тюрьму.

– Особой трагедии я в этом не вижу.

– Чем вы занимаетесь в зоне?

– Да ничем. Три с половиной года я бунтовал. «Под крышей». Потом вышел в лагерь, осмотрелся. И сразу же вступил в открытую конфронтацию с замполитом колонии. Я так и сказал ему: «Мне с вами не по пути». Для него это было шоком, потому что он – заместитель начальника колонии по воспитательной работе. И вдруг кто-то начинает навязывать ему свое мнение.